Седов увидел это и показал рукой куда-то в борт, рядом с Андреем. Тот пошарил рукой под брезентом и наткнулся на самодельное, из большой консервной банки, ведро.
Страх, возможно, и оглушил бы Андрея, но он с надеждой глядел, как Седов беспрерывно водит из стороны в сторону мотор, привычно стряхивает ладонью воду со стекол, стучит кулаком свободной руки по согнутым в одном положении коленям, стучит по плечам, тоже немеющим, — корма не шире человеческого зада, не очень повертишься! — во всех его движениях была уверенность и даже покой.
Подражая старшему, Андрей стал разминать свои колени и плечи и вновь вычерпывать воду.
В позе Егора, в его движениях не было суетливости, не было случайности — он бывал в таких переделках. Это успокаивало Андрея.
Он бывал и он жив! И он будет еще в таких делах, и Андрей готов с ним быть много раз, только быть…
Андрей продолжал черпать воду, стараясь подражать Егору в его бесстрастности в этой адской работе, он потерял ощущение времени и не мог бы ответить — темно или его глаза устали от серой мути, которая стала казаться черной, непроницаемой мглой…
Он запомнил главное — он механически повторял, следя за Егором, одно и то же:
— Вдоль… Поперек… Вдоль… Поперек… Вдоль…
Это был ритм, пойманный в движениях лодки, ритм уверенной руки Егора. Ритм, который держал сердце, подчинял его себе.
— Вдоль… Поперек…
И даже в этом отупении, в этом состоянии прострации, Андрей с ужасом вздрогнул, покрылся потом, когда лодка резко ударилась обо что-то днищем, глухо простонала.
Андрей резко вскрикнул.
Вскрикнул и Егор, и продолжал кричать равномерно, и тоже, как заклинание:
— Все! Все! Все! Порядок… Протока… Совсем близко… Скоро совсем… Это корни… Корчевали когда-то… Корни это… Они в протоке… Рядом… Совсем рядом… Протока…
Только опыт помогал Егору мгновенно вытаскивать из воды мотор, наклоняя на себя в лодку при малейшем скрипе днища, чтобы остатки пней не сорвали лопасти игрушечного винта.
Было уже темно, и только натренированным чутьем вел Седов лодку вдоль берегов протоки в «свое» озеро, подальше от Таватуя.
Он совсем поднял мотор, закрепил его, взял весло, подгребая с двух сторон, ввел лодку в самое узкое место протоки, и, словно вытолкнул, на ощупь, к свободной и почти спокойной воде другого озера.
Резко, как и начался, ветер спал, и утихомирился дождь со снегом. Стало тихо. Собрав последние силы, ветер еще раз задул напористо, но ненадолго и совсем стих. Этот порыв разорвал тучи, и в их прогале вспыхнула большая луна, белая, засияла над ними, а ее отражение дробилось на не совсем спокойной глади воды, куда доходили остатки бешеных волн Таватуя.
— Горы вокруг! — объяснил Егор, — здесь бури и не было… Теперь покурим…
Широко и свободно он вздохнул и стал сворачивать брезент.
Андрей пытался отжать воду из рукавов ватника, не снимая его, засуетился и чуть не опрокинул лодку.
— Отлично! — засмеялся Седов, — если мы от твоей ловкости вылетим в воду — это будет замечательной местью Озера Ветров за несостоявшееся развлечение… — он говорил вычурно и долго, избавляясь от напряжения.
Смеялись оба, смеялись все громче, смеялись неуклюжести Андрея, смеялись надежной плоскодонке и трудяге с ласковым именем «Чайка», смеялись над пережитым страхом, что не сумел прихлопнуть их…
Егор достал из рюкзака целлофановый пакет, извлек сигареты, сухой спирт. Взял кружку и зажег в ней несколько таблеток. Веселое пламя заплясало в алюминиевом очаге, высветив лодку, двоих людей, весло поперек лодки и сгустив тьму вокруг нее. Вторую кружку, большую, зачерпнув ею забортной воды, он поставил на край первой, не закрывая ее полностью, чтобы пламя могло «дышать».
— Ползи ближе, только аккуратнее… Грей руки, кури… Скоро чай пить будем.
Потом они пили чай, а лодка неторопливо уволакивалась течением в сторону их дома, все дальше от протоки… Андрей украдкой поглядывал на товарища, разглядывал его, совсем незнакомого, другого человека, не того, кто первый раз взял его на охоту, даже не того, кто сегодня сидел с ним в лодке по пути т у д а — этого человека он не знал! Какое-то новое чувство крепло в нем: стало казаться важным, что думает о нем этот молчаливый человек и еще более важным, чтобы думал он о нем, Андрее, что-то хорошее, пусть и снисходительно, но добро…
Пытаясь найти нужный тон в общении с Егором, приладиться к его манере разговора, Андрей сказал:
— Жаль, что сегодня вовсе без дичи оказались…
И осекся, почувствовав, что не знает, как говорить с Седовым.
Слова показались фальшивыми и оттого пустыми.
Егор снял очки, долго протирал их, потом водрузил на острый нос и заговорил.
Он говорил без недомолвок, ничего не скрывая, не стараясь вызвать жалость, а просто выговариваясь — наверно пришло время. За последние годы он так устал, что стал бояться мрака, который прокрался к нему в душу, и не знает, как от него избавиться.
Возможно, что этот проклятый шторм был последним пределом его терпения, а косвенной причиной был и сам Андрей — Егор признался ему, что давно, да что там давно, сразу почувствовал его неприязнь.
Он рассказал, что у него четверо детей и все они не его дети.
Приемные! Рассказал, что жена старше его и сильно больна, несколько лет не работает — и четверо его приемных детей для нее… тоже приемные! Дети тоже не совсем здоровы, часто болеют. А по его разумению, куда легче болеть самому, чем смотреть, как болеют дети и женщина, которую любишь. Рассказал, что живет в коммунальной квартире гостиничного типа, в доме, что недалеко от театра. Квартиру отдельную обещают дать. Давно обещают. Но он же не ведущий артист…
И совсем просто сказал, что продажей лодок и охотой здорово подкармливает семью…
Он говорил без жалости к себе и без гнева на жизнь и на людей. Он никого не обвинял, он просто говорил о с в о е й жизни, такой, какая она есть, и менять ее он не собирался, потому что это была его ж и з н ь.
Когда он замолк, Андрей едва выдавил:
— Прости меня…
Егор не слышал этих слов.
Или не захотел услышать. Намотал ремешок на маховик мотора, рванул за него, мотор фыркнул и завелся только с третьего раза, словно и ему нужен был отдых, и он еще не совсем пришел в себя после той кутерьмы, что была на озере.
Егор прибавил обороты, и лодка пошла прямо по лунной дорожке, рассекая ее — позади лодки она разбегалась широкими светлыми усами — это плясали на волнах, поднятых лодкой, осколки белой луны…
НЕСЫГРАННАЯ РОЛЬ СТЕПАНА ДЕНИСОВА
