— Не думаю, что доживу до старости.
Мария пугается:
— Тогда я хочу умереть с тобой. Во время моих будущих родов.
Она опять беременна. «Мы поцеловались, как глупые дети! — пишет она. — В ту секунду казалось невозможным, чтобы кто-то из нас умер раньше другого. Оба сердца должны были замолчать одновременно». Безумные, они смеялись и ждали нового муссона. Весь декабрь Чарльз мучился от диареи и простуды, что его совсем обессилело. Он кашлял кровью. Но ожидание ребенка, который должен был родиться весной, вселяло в него радость и доверие к судьбе.
Каждую неделю Мария отправлялась на подводе в Карачи, чтобы сделать покупки и повидать знакомых. Однажды во время чаепития у одного из пиетистов, на котором присутствовала мадам Лидбиттер, часто бывавшая в английском колониальном обществе, Мария рискнула произнести имя Джона Барнса.
— Что, мой дорогой Варне? Но это мой друг…
Пожилая дама принимала Джона, он часто проводил у нее вечера, и она разразилась похвалами в адрес своего гостя, упомянув и его отменное воспитание, и хороший музыкальный вкус, его манеру играть на гитаре, природную живость характера, способности к изучению языков, а также заразительную веселость, особенно когда ему приходилось забавлять детей. Мария почувствовала слабость, ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Женат ли он?
— Что вы! Нет-нет! Он ведь был очень влюблен! В молоденькую немку. Вы знаете, мне говорили, он был совершенно без ума от нее. Он долго ее ждал. Бросал деньги на ветер. Даже дом хотел купить, надеясь, что будет с ней. Через пять лет он опять получил отказ и узнал, что она помолвлена. Он живет теперь холостяком и ко всему равнодушен.
Последовало молчание. С трудом Мария разобрала:
— Он, должно быть, сейчас в Англии, у своей матери.
Третий ребенок Изенбергов — Карл — родился 25 мая 1869 года. Однажды молодая мать прилегла на софу рядом с колыбелью, но вдруг услышала стон. Ее звал муж. «Когда я подбежала, — вспоминает она, — у него горлом шла кровь. Весь ковер был в крови… Врач сказал, что Чарльзу больше нельзя оставаться в Ин-д£ш. Необходимо немедленно перебираться в Европу». Младенцу не было и шести недель. Его старшему брату шел третий год.
Начались дожди. Стало ветрено. Поднялся юго-восточный муссон. Торнадо свистел в стенах барака из дерева и тростника. Крышу снесло. На двери расплющились комочки грязи, взметенные с земли. Миссионеры уезжали. Быки скользили на грязной дороге, телегу заносило. Нужно было дождаться затишья, чтобы добраться до Карачи, откуда на судне «Мартабан» они переправились в Бомбей. Так навсегда был покинут «Синда — ланд» — приют взаимной любви. Они прибыли в Триест 20 августа, сели на поезд до Штутгарта, где их ждал Давид Гундерт, младший брат Марии, и 2 сентября она наконец привезла больного в Кал ьв.
Умирающего кормили только что собранным виноградом и горячим молоком. При каждой возможности он старался удержать руки жены в своих. Она молилась без устали. Почувствовав, что силы покидают его, он громко произнес: «Теперь — смерть…» — и вздохнул последний раз в ее объятиях.
Издательская компания, где работали Гундерты, приютила и Марию, где она давала уроки английского, чтобы прокормить себя и сыновей. На таинственную вдову показывали пальцем, а у нее никаких тайн не было: она, словно четки, перебирала про себя молитвы и грустные стихи. Испытания омрачили ее красоту: забота о сыновьях оставляла ей день ото дня все меньше времени на себя.
Работа отца, его ум, искренняя вера, которую он умел хранить и которой оправдывал каждый день своего бытия, завораживали ее попрежнему. После смерти доктора Барта он стал полноправным директором Издательской компании, работы у него прибавилось. Он занялся журналом, посвященным миссионерской деятельности, публиковал в нем статьи по теологии. Поздним вечером Мария часто заставала его склоненным под абажуром над переводами, и сердце ее сжималось оттого, что она видела, как он старел. Белоснежная седина контрастировала с его угольно-черными усами. Гундерт вздыхал и просил ему помочь.
Мария боготворила его, подобно утонченной богомолке поклонялась этому мессии-эстету и собирателю древностей, которого ее религия повелевала ей почитать. Его суровость зачаровывала ее. Азарт охотника, руководивший им в научных изысканиях, поддерживал в нем оптимизм. Дочь с удивлением ощущала рядом с ним дыхание Индии, атмосферу, так знакомую ей с детства, запахи горячей земли и возрождающей влаги дождей. Огромная тень ученого скользила по стене, а он излучал свет. Она очень обрадовалась, когда однажды получила письмо от друга-миссионера, рекомендовавшего в ассистенты ее отцу молодого немца, некоего Иоганнеса Гессе: «Он одарен и одухотворен, необыкновенно привлекателен в общении… Я еще не услышал от него ничего необдуманного, ни одной глупости… В самом деле, он с таким увлечением занимается языками и этимологией, что определенно сойдется с твоим отцом». 2 декабря 1873 года Мария ответила своему другу: «Твой портрет оказался великолепен… Наш новый знакомый прибыл. Мы должны его уважать и любить — он достойный человек, набожный и образованный». И прибавляла: «Но в его образе есть что-то меланхолическое. Он кажется человеком, созданным для лучшего мира…»
Беспокойство читалось в чертах Иоганнеса. Худое тело, затянутое в редингот, выдавало его: этот деликатный, обходительный человек плохо переносил изнурительные научные изыскания. «Он был вдохновлен великой целью и посвятил себя науке, желая, чтобы его личная жизнь была забыта»: не прошло трех лет, как он закончил ординатуру в Хайльбронне. В Индии он сначала служил в духовной семинарии в Мангалуру, затем вернулся в миссию в Базеле, измученный, страдая головными болями и внутренними противоречиями. Вдова Чарльза Изенбер-га видела в нем вечно пламенеющую набожность, обращенную к совершенствованию, и чувствительность пиетиста, чье навеки обожженное огнем призвания сердце тянется к небу. Она учуяла в нем своего рода внутреннее ликование, привязалась к нему и постепенно полюбила.
Отец Иоганнеса, доктор Карл Герман Гессе, родился в Лифляндии, его семейные корни уходили в Любек. 27 ноября 1826 года, в день морского сражения при Наварине, где Россия и Англия разбили турецкий флот, он получил докторскую степень по медицине. Если бы Карл Герман согласился на место приходского доктора в Марьяне, в Эстонии, то получал бы тысячу пятьсот рублей в год — минимум, который позволил бы ему, практикуя, заниматься научными исследованиями. Однако его буквально пожирала навязчивая идея: он ощущал себя «призванным». «В жизни Божественной, берущей исток от Бога» грозный немец Великого Севера черпал силы для своего требовательного темперамента, сподвигшего его завоевать одну за другой трех женщин, давших ему целую вереницу детей, живущих и исчезнувших, порожденных и отданных им Богу с невероятной легкостью. К смерти, всегда где-то рядом таящейся, он обращал открытое ветрам сердце и неувядающий оптимизм.
