Как-то после отработки так называемой типовой атаки мы должны были возвращаться на свой аэродром. Пока я выводил самолёт из атаки, Максимов сделал энергичный манёвр и исчез. Лишь на какие-то доли секунды я ослабил внимание и вот, на тебе — потерял из виду самолёт инструктора.
Осматриваюсь по всем правилам. Где же он? Сзади? Внизу? Нет. Веду поиск. И вот вдали над горизонтом замечаю едва видимую точку: «Он!» Прибавляю обороты двигателю и быстро сближаюсь. Пристраиваюсь в правый пеленг. На аэродроме после посадки спрашиваю:
— Разрешите получить замечания?
— Замечаний нет, — отвечает Максимов.
Он не любил читать нотации. Соображай сам, анализируй, делай выводы. В общем, давал пищу для размышлений.
Обдумывая на земле этот полёт, я сожалел, что упустил самолёт инструктора из виду. И хотя сейчас мне ясно, что ему, опытному лётчику, ничего не стоило уйти от меня, ещё не оперившегося «птенца», я твёрдо сказал себе: «В следующий раз не уйдёшь, не упущу!»
Максимов был доволен тем, что я отыскал его в воздухе. Он всегда обращал внимание на такое качество курсантов, как быстрота реакции. Без этого, как он говорил, нет лётчика-истребителя.
Была у Максимова истребительская «жилка». Летая с ним, мы не раз убеждались в этом. Мы завидовали и подражали ему. А он заставлял нас давать максимум того, на что мы были способны.
В первых полётах в строю парой мы, естественно, вели себя осторожно, старались держаться подальше от ведущего. С каждым вылетом наши навыки закреплялись. Максимов требовал, чтобы мы держались поближе.
— Пара должна быть, как один самолёт, — твердил он. — На то мы и истребители.
Летим однажды из зоны. Я шёл ведомым. Внизу, насколько видел глаз, раскинулись целинные земли. Вот темнеют ровные полосы. А по краям, словно букашки, движутся тракторы. Это мои сверстники, откликнувшиеся на призыв партии и правительства, поднимают вековую целину. Красивое, волнующее зрелище!
Вдруг вижу: Максимов, идущий впереди, резко дал большой крен на меня. Раздумывать некогда. Мгновение — и энергично даю крен влево, со скольжением теряю высоту. Я уже знал «уловки» инструктора. Догадываюсь: испытывает быстроту реакции. После полёта, как обычно, спрашиваю о замечаниях.
— Замечаний нет, — отвечает с едва заметной улыбкой.
Любил Максимов, когда летали красиво, смело. Но вместе с тем не терпел нарушений правил безопасности. Он добивался высокого мастерства техники пилотирования и строго взыскивал, если курсант «резвился» в воздухе, не учитывая своих возможностей. Это был человек с чувствительной натурой и сильно развитым воображением, всё принимавший близко к сердцу.
Запомнился такой случай. Мы отрабатывали очередное упражнение по воздушному бою. Я увлёкся и очень близко, что называется вплотную, подошёл к самолёту Максимова. Его машина тут же резко взмыла вверх. А на земле инструктор сказал:
— За такие дела… — и его глаза сверкнули гневом.
Я никогда не видел его таким сердитым. Но через минуту он успокоился.
— Иди, разберём… — примирительно сказал он.
У Льва Борисовича были любимые термины: «чувство высоты», «чувство виража», «чувство полосы», «чувство крыла». Изо дня в день он воспитывал в нас смелость, умение владеть собой при любых обстоятельствах.
Учёба на «ЯК-11» подходила к концу. Командир звена капитан Буйволов как-то собрал нас и сказал:
— Будем писать характеристики и передавать вас на боевые самолёты.
Максимов и Буйволов были всегда откровенны с курсантами и того же требовали от нас. Честность, правдивость для них были превыше всего. Они не скрывали того, что напишут в характеристиках.
— Вам, Титов, дам высшую оценку, — услышал я. — Из вас получится истребитель. Только не зазнавайтесь, учиться надо очень много, — сказал мне командир звена.
До сих пор вспоминаю эти слова. Они вселили в меня уверенность в свои силы и вместе с тем обязывали ко многому. Позже я узнал, что Максимов и Буйволов сдержали слово — в лётной характеристике они написали: «Следует обратить внимание на этого курсанта, из него в дальнейшем получится отличный лётчик. Летает смело, уверенно».
Боевой реактивный истребитель. Сколько мечтали мы о нём! И вот, кажется, рубеж, отделявший от него, пройден. На первый взгляд показалось, что наш новый командир звена Валерий Иванович Гуменников во многом отличается от инструктора Максимова. Сдержанный, неторопливый, всегда подтянутый, аккуратно одетый, он создавал впечатление очень педантичного педагога.
«Каким-то он будет в воздухе?» — думали мы.
Плотно сбитый брюнет, с неторопливой походкой и густым басом, Гуменников говорил спокойно, властно, будто, как образно заметил кто-то из нас, посылая патроны в канал ствола. Он никогда не выказывал своей нервозности, даже если в душе у него бушевала буря, вызванная ошибками курсанта. Дисциплину, порядок во всём он считал первейшим делом. Он, конечно, был прав: авиация не терпит расхлябанности.
Помнится, как-то раз, то ли в знак какого-то внутреннего протеста против инструктора, всегда появлявшегося перед нами в хорошо отутюженных брюках и тужурке, в начищенной до зеркального блеска обуви, то ли из-за мальчишеского желания побравировать перед ним своей неряшливостью, двое курсантов явились на занятия в помятых гимнастёрках, с подворотничками не первой свежести. Валерий Иванович пристально оглядел их и спокойным тоном тут же объявил им взыскание.
— Знаю, — сказал он,— надеетесь, что, мол, в воздухе себя покажем. Не стройте иллюзий. Есть в вас внутренняя собранность, аккуратность, приверженность к порядку на земле — такими будете и в воздухе. Нет этого — в полёте делать нечего. Везде и во всём нужна дисциплина, а в полёте на боевой машине — особенно. Привыкайте идти в ногу с первого шага.
Сказал, как отрубил. Он редко увлекался наполовину. Если что-нибудь захватывало его, то уж всего целиком. И мы все хорошо поняли его. Как на земле, так и в воздухе он был неотступно требователен. Его не устраивала никакая посредственность. Если уж что делать — только хорошо, надёжно, прочно. Летишь, бывало, в зону с ним, выполняешь фигуры пилотажа — кажется, всё идёт хорошо. Но инструктор недоволен.
— Надо летать чище, красивее, — требует он и, взяв управление, начинает пилотировать. — Смотрите!
Снова и снова приходилось повторять фигуру, пока не получалось так, как требовал инструктор.
Другим моим инструктором при обучении полётам на «МИГах» был капитан Станислав Иванович Коротков — человек невысокого роста, с рыжеватыми волосами и доброй, открытой улыбкой. Он считался одним из лучших методистов училища, никогда не судил поспешно о людях, изучал их с пристрастием и тактом. Он глубоко мыслил и тонко чувствовал, умел говорить с нами, курсантами, ещё не искушёнными в жизни, как равный с равным. Мы его любили и доверялись, как самому близкому человеку.
