«С конного двора отправились мы на родники. Отец мой очень любил всякие воды, особенно ключевые; а я не мог без восхищения видеть даже бегущей по улицам воды, и потому великолепнейшие парашинские родники, которых было больше двадцати, привели меня в восторг. Некоторые родники были очень сильны и вырывались из середины горы, другие били и кипели у её подошвы, некоторые находились на косогорах и были обделаны деревянными срубами с крышей; в срубы были вдолблены широкие липовые колоды, наполненные такой прозрачной водою, что казались пустыми; вода по всей колоде переливалась через край, падая по бокам стеклянною бахромой…»[49]
Звучит, как музыка! Именно так и нужно описывать впечатления детства.
Ну а раз мы так не можем, то возвратимся к нашему сугубо документальному повествованию и ограничимся, выражаясь казённым языком, необходимой информацией по данному периоду. И в этой связи возник вполне логичный вопрос:
— Ваш отец побывал в различных странах, прекрасно владел несколькими языками… Как вы считаете, не мог он тогда сотрудничать с какими-нибудь спецслужбами, выполнять их задания — хотя бы на уровне курьера?
Ботян помедлил с ответом:
— По-моему, нет… Нет, не думаю! Тогда многие простые люди из Восточной Европы вот так же по миру ездили и без языка им было нельзя! А вот зато во время Великой Отечественной войны, когда на территории Белоруссии действовали различные партизанские формирования, он был связан с нашим омсбоновским отрядом Морозова. Это неудивительно — он ведь был членом компартии Западной Белоруссии.
Во-первых, обратим внимание на прозвучавшую здесь аббревиатуру: ОМСБОН — Отдельная мотострелковая бригада особого назначения. О том, что это такое, мы объясним немного позже, ведь именно в составе этого соединения Алексею Николаевичу придётся потом воевать.
Во-вторых, принадлежать к коммунистической партии Западной Белоруссии, которая находилась на нелегальном положении, а в 1939 году вошла в состав белорусской компартии, было очень опасно. Про отношение гитлеровцев к коммунистам уже и не говорим, но ведь эту организацию стремились уничтожить ещё и поляки, так что действовала она в глубоком подполье. Алексей Николаевич рассказал, что соседом у них был их однофамилец, тоже Ботян, соответственно, и он был коммунистом. Поляки внедрили в их организацию свою агентуру; сосед был арестован и отсидел лет пять в тюрьме где-то под Брестом. Там он заболел туберкулёзом, умер вскоре после освобождения… Всё же компартия продолжала борьбу, так что Николай Николаевич не раз прятал в своём доме товарищей, которые скрывались от поляков.
Завершая рассказ о старшем Ботяне, мы обязательно должны вспомнить один боевой эпизод — произошло это уже в годы Великой Отечественной войны, в то время, когда гитлеровские оккупанты развернули тотальную борьбу с партизанами, которых они, как известно, именовали «бандитами». При этом сами же гитлеровцы боролись с партизанами — точнее, против всего мирного населения — истинно бандитскими методами. Ведь, как известно, за годы войны немецко-фашистские оккупанты сожгли на территории Белоруссии порядка 9200 деревень, уничтожили более 1 миллиона 400 тысяч мирных граждан и свыше 800 тысяч военнопленных; около 380 тысяч человек трудоспособного возраста и детей было угнано на работу в Германию. Сегодня кое-кому хотелось бы про это забыть, однако все преступления гитлеровцев зафиксированы не только в людской памяти, но и в документах Нюрнбергского процесса!
Конечно, даже в этом бандитском истреблении мирного населения была своя жестокая логика: в первую очередь уничтожались деревни, расположенные по соседству с лесом, — то есть те, которые могли служить пунктами снабжения и перевалочными базами для партизан. Таким образом «партизанский край» как бы ограждался выжженными, опустошёнными землями, эдакой «полосой отчуждения».
Действовали гитлеровцы методично, так что вскоре очередь дошла и до деревни Чертовичи, до той самой «черты», что пролегла между полями и лесом. Каратели нагрянули затемно, когда деревня уже погрузилась в сон и все были на местах, каждый у себя дома, в кажущейся безопасности, обеспеченной тщательно запертыми дверями и наглухо закрытыми ставнями. Немцы быстро и тихо окружили Чертовичи плотным кольцом оцепления. Потом, внезапно и одновременно, со всех сторон вспыхнули фары грузовиков, в чёрном небе расцвели осветительные ракеты, озаряя землю своим мертвенным светом, загремели автоматные очереди, веерами рассыпая над крышами трассирующие пули, остервенело залаяли рвущиеся с поводков овчарки, а по дверям и по ставням загремели приклады винтовок, раздались отрывистые команды на русском и немецком языках: «Вставай! Schnell![50] Выходи!» Испуганные полуодетые люди — старики и старухи, женщины, в основном немолодые, и дети выскакивали из домов, торопливо шли и бежали в указанном карателями направлении; некоторые успевали прихватить с собой свёрточки и узелочки с каким-то добром и теперь смущённо прятали их за спину, большая же часть жителей выскочила из домов ни с чем… Поёживаясь от страха и ночного холода, люди сбивались в тесную кучу; кто-то тихо всхлипывал, кто-то молился, кто-то шёпотом пытался успокоить плачущих детей. Вопросов о том, что будет дальше, ни у кого не возникало: даже в этих отдалённых краях слухи и вести распространяются быстро, так что о судьбе других подобных деревень тут уже все знали. Те, кто хотел и мог, давно уже ушли в лес; кто не мог — уповали либо на милость Божью, либо на всемогущее «авось», памятуя, что «дома и стены помогают»…
Перед толпой, окружённой автоматчиками, появился немецкий офицер. Он повелительно поднял руку, и люди затихли; резкие голоса солдат в отдалении, чьи-то редкие всхлипывания только подчёркивали эту гнетущую, тяжёлую тишину, которая в любую секунду должна была разорваться выстрелами.
— Вы все — партизаны! Вы — бандиты! Если вы сами не партизаны, то вы помогаете партизанам! — заговорил офицер на довольно чистом русском языке. — А значит, всё равно, вы — бандиты и должны быть за это наказаны! Так?
Риторический вопрос подчёркивал неумолимую логику офицера. Хотя, возможно, глядя на жалких, перепуганных детей и стариков, плачущих женщин, немец в первую очередь убеждал себя самого, что это — сознательные враги, с которыми следует поступать в соответствии с жестокими законами военного времени, что жалеть их нельзя. Не нужно думать, что убивать себе подобных легко: библейская заповедь «не убий!» изначально заложена в сознании каждого из нас.
Минутная пауза должна была оборваться вынесением «приговора», неизбежного за риторическим вопросом, на который никто не мог или не смел ответить, а тем более — возразить. Но тут, поспешно раздвинув замерших односельчан, из толпы вышел невысокий, плотный мужчина шестидесяти с лишним лет, Николай Николаевич Ботян, и, остановившись в нескольких шагах от начальника карателей, обратился к нему на прекрасном, очень грамотном немецком языке:
