Впервые обратили внимание на Державина в литературе с появлением двух его «Песен Петру Великому». Одна из них, говорят, вошла в большое употребление у масонов, так как они особенно чтили Петра за его простоту и смирение в труде. Стихи отвечали этому настроению:
Лучи величества скрывая,
Простым он воином служил;
Вождей искусству научая,
Он сам полки на брань водил.
Владыка будучи полсвета,
Герой в полях и на морях,
Не презирал давать отчета
Своим рабам в своих делах.
Державин не решался еще подписывать имя, но тем не менее эти опыты вводили его в круг таких сотрудников журнала, как Княжнин, Капнист и Хемницер. Влияние их на малообразованного поэта скоро дало свои плоды, а пока неизвестность была кстати. Державин сам рассказывает, как однажды на обеде у Хераскова известный литератор, масон и придворный Иван Перфильевич Елагин стал критиковать в его присутствии оду какого-то Державина. Напрасно толкала оратора хозяйка, он говорил, ни о чем не догадываясь. Державин смутился и краснел. После обеда Елагин, узнав о своей неосторожности, готов был как-нибудь загладить вину, но Державина уже не нашли. Прошло несколько дней – Державин не показывается. Наконец он является снова с веселым лицом. «Два дня сидел дома с закрытыми ставнями, – объяснил он, – все горевал о моей оде; в первую ночь даже глаз не смыкал, а сегодня решился ехать к Елагину, заявить себя сочинителем осмеянной оды и показать ему, что и дурной лирик может быть человеком порядочным и заслужить его внимание, – так и сделал. Елагин был растроган, осыпал меня ласками, упросил остаться обедать, и оттуда я прямо к Вам».
Несомненно, в это время Державин стал яснее сознавать свое призвание и ответственность таланта. Он ищет пути и благодаря влиянию друзей начинает отходить от рабского подражания Ломоносову в напыщенной оде, как, например, в «эпистоле» к Шувалову. «Знаменитые невежды», по выражению Фонвизина, не признавали еще поэзию серьезным занятием, но под покровительством Екатерины литература приобретала значение. Правда, она называла свои литературные занятия бумагомараньем, однако не могла видеть пера чистого, чтобы «не обмакнуть онаго в чернила», как писала она Гримму. Она хотела держаться правила: не воспрещать честным людям свободно изъясняться, и хотя не выдержала роли до конца, но во всяком случае начало известности Державина совпадает с тем временем, когда Вольтер называл ее монархиней, que pense en grand homme и que permet qu’on pense (мыслящей как великий человек и разрешающей мыслить).
В это время возник ряд журналов и образовался круг писателей и любителей литературы. Уже раньше в доме князя Вяземского Державин познакомился с Козодавлевым и Храповицким, людьми весьма образованными литературно; теперь к числу упомянутых сотрудников «Вестника» надо прибавить имя Львова, и тогда влияние современников на Державина определится вполне.
Львов Николай Александрович также не получил основательного воспитания, но, будучи необыкновенно даровит и любознателен, много читал, путешествовал и усвоил себе светское образование. Литературное его развитие совершилось главным образом под влиянием французских и итальянских писателей. Он любил легкую, шуточную поэзию, сам писал стихи в этом роде и между друзьями своими слыл русским Шапелем – известно, что в то время каждый русский писатель непременно должен был уподобляться какому-нибудь иностранному образцу. В поэзии Львов ставил выше всего простоту и естественность, причем знал уже цену народному языку и сказочным преданиям. Разнообразием своих талантов и обширной деятельностью при его положении в высшем обществе ему нетрудно было приобрести репутацию тонкого знатока искусств и светского критика. Такую репутацию составил он себе при дворе и в литературе.
К одной эстетической школе со Львовым принадлежал и друг его Хемницер. Первые литературные опыты его были слабы, но с переходом к басне он становится как бы новым человеком, усваивает простоту и естественность в соединении с народным духом как необходимым элементом нового рода поэзии. Это совершилось, как видно из рукописи его, не без влияния Львова и Капниста. Державин впоследствии всегда оставался горячим поклонником его басен.
В то самое время, когда Хемницер готовил их к печати, Державин присоединился к названному кружку лиц и невольно подчинился влиянию их эстетических взглядов, тем более что сам уже не был собою доволен. Потребность стать ближе к правде и природе он сознал, ознакомившись с теорией Батте, главным требованием которой было «подражание изящной природе».
«С 1779 года, – говорит Державин в „Записках“, – избрал я совершенно особый путь, руководствуясь наставлениями Батте и советами друзей моих, H.A. Львова, В.В. Капниста и Хемницера, причем наиболее подражал Горацию».
В самом деле, «эпистола» к Шувалову напоминала послание Ломоносова к тому же вельможе, и вдруг через месяц после нее в «Вестнике» явилась пьеса, в которой никто не мог бы узнать того же автора, и многие спрашивали: «Кто писал это? Кто этот новый талант, так много обещающий?» Это была ода «На смерть князя Мещерского», поразившая читателей небывалою звучностью стиха, силою и сжатостью поэтического выражения, наконец, величием образов, обнажающих печальную истину о непрочности жизни и благ ее. Здесь в первый раз талант Державина обнаружился с полным блеском. Основная мысль оды – грозное владычество смерти – встречается часто у Горация и нередко также разрабатываема была поэтами европейскими XVII и XVIII веков.
Державин бывал на лукулловых пирах князя, и весть о смерти последнего поразила его. Здесь уже не отвлечение только, но и картина, не лишенная красок и жизни. Ничтожество всего живущего пред смертью олицетворяется в ее видении:
Глядит на всех – и на царей,
Кому в державу тесны миры,
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры и т. д.
В заключение – утешительный аккорд: умереть надо сегодня или завтра, все равно, «жизнь есть небес мгновенный дар». Идеал благополучия – душевный покой и мирная жизнь. Источник мирной жизни поэта – ключ стихотворства. В поэзии отражается красота природы.
Разнообразие таланта Державина проявляется вслед за тем в стихах на рождение Александра Павловича в день, «когда солнце оборачивается на весну».
Державин сам назвал эту оду «аллегорическим сочинением». Пьеса своей игривой легкостью, грацией и самой формой резко отличается от торжественных од и потому отнесена им самим к разряду анакреонтических стихотворений. Эти последние показывают его живое сочувствие к древнему миру.
