Набив две увесистые сумки, мы потащили их на завод, поскольку в магазин могли зайти только утром. Ведь поезд отходил в семь часов вечера и после окончания работы у нас оставалось менее двух часов — время достаточное только для того, чтобы перекусив, не торопясь добраться до вокзала. А магазин был в другой стороне, как я сказал — около гостиницы. Собственно говоря — в этом ничего сложного не предвиделось — ну подумаешь сумки — донесем.
Но случилось именно так, как сказал Козьма Прутков: "гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…"
Сумки наши, когда мы приехали на завод, я оставил в отделе, в холодильнике, дабы они не протухли. Да и забыл про них. Работы у нас было много, мы достаточно долго просидели с руководством отдела, потом распрощались, заметив, что подзадержались — уже скоро поезд, и, даже не перекусив, поехали на вокзал. Настроение было не очень — как всегда шел дождь — нормальная предновогодняя погода в Минске, от которой я всегда заболевал. Поэтому хотелось побыстрее в тепло, в уют, честно говоря, хотелось домой.
Мы без задержек добрались до поезда, залезли в вагон и только тогда поняли, что забыли сумки. "Ну сейчас съедим зельца, а то я жрать хочу" — начал Сергей Иванович, оглядывая купе. Но ничего, кроме своего портфеля и моей сумки на ремне не нашел. "У, еб твою мать!" — было его реакцией на случившееся. Я чувствовал свою вину, поскольку как самый молодой должен был следить за всем, за чем не успевает доглядеть старший, и по возрасту, и по званию, а я не доследил. Мне так надоела эта бумажно-словесная волокита в душном помещении, что я не чаял времени, когда это все закончится, чтобы бежать оттуда на улицу стрелой. Вот и убежал… Понимая вину, я все же оправдывался фразами типа — "Ты то же мог бы заметить, что сумок нет…" Но получалось это как-то фальшиво.
В расстройстве я, в ожидании отправления, решил выйти покурить на перрон, Сергей Иванович уныло пошел за мною — за компанию, хоть он и не курил. Мы шли длинным вагонным коридором вдоль вереницы слабо освещенных вокзальными фонарями окон, как вдруг Сергей Иванович воскликнул — "Вон твой зельц едет!" и, рассиявшись, обгоняя меня, ринулся к выходу. Я заспешил за ним и увидел, что к вагону подходит начальник отдела Берлинский с женой. В руках он держал обе наши сумки с зельцем.
Он рассказал, что после нашего ухода, открыв холодильник, чтобы достать что-то свое, заметил забытые сумки. Поскольку он не знал в каком вагоне мы поедем, то решил пройтись несколько раз вдоль всего состава — авось, либо мы заметим его, либо он нас. К тому же он предположил, поскольку знал, что я курящий, что я буду стоять на платформе. Поэтому он не волновался, что ему придется тащить эти тяжелые сумки обратно — не встретиться мы не могли. Как оно, в конечном итоге, и получилось.
Мы были очень благодарны ему за помощь. Потеряв зельц, мы лишались праздника, о котором так уже размечтались. Денег тогдамы не жалели, ведь они не давали права на покупку. Деньги были третичны, главное было — наличие товара, второе — разрешение на покупку товара, ну а денежки, а денежки — потом.
Я уже отмечал тот факт, что в Минске мы не видели в дугаря пьяных людей, а уж тем более — пьяных хулиганов, которые в Москве в то время были не редкость. Но подвыпившего дебошира однажды мы все-таки встретили.
Мы с Сергеем Ивановичем возвращались в автобусе после трудового дня на Железнодорожную улицу — где располагалась "Гостиница Коммунхоза № 1, которая часто давала нам приют во время наших командировок. Автобус, номер которого я не помню за давностью лет) был почти пуст — жители сидели по домам, поскольку стояла типично минская погода — моросил мелкий холодный дождичек, было темно — зима стояла на дворе, да и времени уже было около 8 часов. Хоть свободных мест было навалом, но мы стояли на задней площадке о чем-то беседуя, когда заметили, что с последнего сидения, которое было повернуто против хода автобуса, какой-то "старичок-лесовичок" корчит нам рожи и пытается привлечь наше внимание. Не то, чтобы он был стар, просто одет он был во какие-то одежды неопределенного вида и цвета, и своим видом больше напоминал закутанную деревенскую бабу. Лицо его, покрытое глубокими морщинами, выражало нечто среднее между недоумением и непониманием. Роста он был низенького и, по-видимому, как все коротышки, необычайно хотел ощутить себя большим и сильным. Если бы он был трезв, может быть, он осознал бы смехотворность ситуации и утих, но, разогретый винными парами, он, в своих мечтаниях, взлетел, как Икар, до самого солнца. И даже — выше него. По этой причине, он решил задраться с нами — двумя здоровенными мужиками, которые, к тому же, были еще и значительно моложе его.
Сначала он просто корчил рожи, бормоча что-то себе под нос, как будто бы произносил заклинания. Но, поняв, что мы не обращаем на него никакого внимания, решил перейти к прямой атаке. "Ты, ты…" — вырвалось из его рта — "ты…" При этом свой грязный указательный палец с длинным мертвенно-желтым ногтем он направил в сторону Сергея Ивановича. Указание было ясным, даже несмотря на то, что палец "лесовичка" раскачивался в воздухе и описывал здоровенные дуги в пространстве, но центр этих фигур упорно приходился на грудь Сергея Ивановича. Павлов посмотрел на него как-то вопросительно и недобро процедил сквозь зубы — "Я?!" "Мудак!" — резко и громко пьяный и как-то резко-осторожно затих, поглядывая то на меня, то на Сергея Ивановича, в ожидании нашей реакции.
Стало одновременно, и смешно, и обидно. Если бы мы отмолчались, то этот "буян" в кавычках, сразу же, осмелел бы и обнаглел бы, приняв наше безразличие за испуг и начал бы хамить пуще прежнего. Но, как осадить такое чучело, которое как Ленин, всего метр с кепкой, да к тому же еще, и немолод, и глуп. Ну не бить же его в самом деле? Только напугать, чтобы он надолго затих. Для этого Сергей Иванович, расправивши перед ним свои богатырские плечи, размеренно оттягивая внушительной паузой каждый слог, произнес — "Раз-дав-лю… как… во-шь…" Для пущей острастки, закончив свою фразу тем знаменитым движением, которым давят гниду, со звучным щелчком. Пьяный передернулся, сначала потупив глаза, потом опустил и лицо, уставившись в пол автобуса.
Наш совместный хохот был великолепным финалом сцены.
Павлов произнес эту фразу так эффектно, что мне сразу же захотелось включить ее в свой лексикон, чтобы, так же эффектно, как-нибудь ею воспользоваться., Но сколько раз я не пытался ее повторить (а я тренировался перед зеркалом), у меня она получалась совсем тускло, плоско. Нет во мне такого артистизма!
