Труппа подобралась самая пестрая, языкастая. По театру тут же пошли гулять шуточки, вроде… «Не так страшен Иозеф, как его малютка!», «Курица не птица, Ланге не певица!», и так далее. И тому подобное. Словом, сложилась здоровая, нормальная, творческая атмосфера. Репетиции шли свои ходом.
Премьера «Фигаро» надвигалась на Вену с неотвратимостью прихода весны. И с теми же последствиями. Дамы готовили новые наряды и изобретали немыслимые прически. Кавалеры приводили в порядок мысли и планировали послепремьерные романы. Птицы пели значительно звонче. И даже лавочники, без всяких экономических причин, резко снизили цены.
«Ма-а-ма-а!» — кричала бедная Констанца, корчась от боли, разрешаясь своим первенцем.
«Господи-и!» — шептал бедный Вольфганг, не зная, куда спрятаться от беспомощности и страха.
«Браво-о!» — кричала венская публика, рукоплеская и приветствуя рождение «своего» Фигаро.
Перед театром скопилось целое стадо карет. В вестибюле, и партере в глазах рябило от красок, покроев и стилей одежды. Создавалось впечатление, это не премьера, показ мод из Парижа.
Император прибыл с многочисленной свитой. Представление никак не могли начать. Публика в партере и на галерке переговаривалась, смеялась. Некоторые переходили с места на место.
Император поднял руку, призывая к тишине, и спектакль начался.
Вольфганг бродил за кулисами, натыкаясь на все углы и на снующих туда-сюда работников театра. В ушах у него звучала дикая какофония из плача, только что родившегося младенца, мелодий «Фигаро», всхлипываний Констанцы и каких-то новых, ему самому еще незнакомых мелодий. Он едва дождался первого антракта, быстро вышел в вестибюль, чтоб случайно не встретиться с ведущей актрисой, премьершей, госпожой Алоизией.
Околотеатральные девицы соревновались, которой из них удастся влепить больше поцелуев безотказному Вольфгангу. Счет вел уже на десятки.
— О, боже! Как бы я хотела… — храбро заявила самая молоденькая, в малиновом платье, когда Вольфганг вырвался от них.
— Я тоже… — задыхаясь, прошептала другая, в платье цвета морской волны.
— Попрошу не забывать! — рассердилась третья, в зеленом, с большим вырезом. — Вы обе… познали Моцарта позже меня!
В курительной комнате «знатоки» перекидывались короткими репликами. Настороженно выясняли мнения.
— Абсолютное повторение «Похищения из сераля»! — заявил самый категоричный, толстый и вечно раздраженный молодей человек с бородкой. — Одно яйцо не высидишь дважды!
— Ни одной новой мелодии! — поддержал его худой и вызывающе бледный молодей человек. Говорили, он пользовался белилами.
— Если быть до конца честным, — подключился третий, с красными, выпученными глазами, — Моцарт исписался!
На том и порешили. Мнение элиты было выработано. Когда в конце спектакля упал занавес, среди криков «Браво!» и аплодисментов, раздавались свистки и шиканье. Мнение публики Вены, по-прежнему, делилось на две противоположности.
Была уже ночь, когда Вольфганг, проходя мимо подвального кабачка, увидел поразившую его картину. Вернее, сначала услышал… Все посетители, мастеровые и портнихи, грузчики в повара, сиделки в чиновники, сдвинув столы и обнявшись за плечи, раскачивались и пели на весь квартал: «Мальчик резвый… кудрявый… влюбленный…». Поскольку дальше слов никто не знал, пели просто, «Ла-ла-ла, ла-ла-да, ла-ла-да-ла-а!».
Вольфганг стоял, как загипнотизированный. Жадно вслушивался. Будто слышал в первый раз. Будто не он сочинил эту мелодию.
Вольфганг был по-настоящему счастлив. Подобное ощущение он испытывал только в далеком теперь, беспечном детстве.
Следующие два года прошли под знаком стремительного падения интереса к Моцарту. Будто злой рок на каждом шагу выбивал почву из-под ног Вольфганга.
«Фигаро» с триумфом шел по всей Европе… Прага, Варшава, Бонн, Лейпциг… И только в Вене публика отнеслась к опере прохладно. Словом, после восьми представлений спектакль был снят с репертуара.
Перестали поступать приглашения из музыкальных салонов. О концертах в садах и парках говорить тоже не приходилось. Уже надвигалась холодная зима. Одна из последних.
Вольфганг, стиснув зубы, попытался изменить ситуацию. Заложил и перезаложил фамильное столовое серебро, но… увы! кольцо долгов сужалось.
В редакцию центральной венской газеты в конце рабочего дня зашел странный человек. Весь в черном. Редактор Бунц удивленно вскинул брови. Черный плащ, черная шляпа, черный шарф закрывал почти все лицо. Но Бунд привык к неожиданностям.
— Чем могу… — доброжелательно начал он.
Незнакомец присел на стул и положил перед ним несколько листов. Бунц пробежал главами текст. Статья! О… музыке?! Бунд уныло вздохнул, отрицательно помотал головой. Незнакомец поставил на стол столбик монет. Довольно внушительную сумму. Бунц пересчитал деньги, заметно повеселел.
Статья в центральной газете вышла уже через пару дней. Под заголовком «Кто боится Вольфганга Моцарта?». Более скандальной публикации Вена еще не знала. Безымянный автор направо в налево раздавал публичные пощечины… элите. Назывались даже конкретные фамилии столичных снобов, не оценивших по достоинству гениальную оперу.
Оскорбленные требовали провести немедленное расследование. И судить безымянного автора. Редактор Бунц отбивался как мог. Клялся и божился, что не знает имени автора. Даже не может описать его внешность. Элита не унималась. Скандал разгорался и ширился, захватывая все новые слои населения.
Самое печальное, это ничуть не прибавило популярности Вольфгангу. Скорее, наоборот. В пылу полемики, взаимных оскорблений, его имя попросту забывалось. Так бывает. Предмет спора отходит на второй план. На первый выходят оскорбленные самолюбия.
Михаэль Гайдн спешил навестить семью Моцартов, потому без стука распахнул дверь в их маленькую квартиру.
Констанция и Вольфганг в обнимку танцевали по комнате и весело хохотали. Михаэль долго стоял пораженный. Парочка не обращала на него ни малейшего внимания.
— Кто кого обучает танцам? — полюбопытствовал он.
— Согреваемся. Дрова нынче дороже хлеба! — смеялась Констанция, влюблено глядя на мужа.
— В движении счастье, дорогой мой! Только в нем! — говорил, задыхаясь, Вольфганг, — Кто остановился, тот… памятник!
— Мне это не угрожает! — усмехнулся Михаэль.
В предместье Праги в зарослях плюща стоит маленький белый домик. Здесь, у своих знакомых, супругов Душек, Вольфганг и Констанца провели лучшие месяцы своей жизни.
