— Вам у меня учиться нечему; чтобы не скучать, занимайтесь на моих уроках чем хотите, я вас спрашивать не буду, а раз и навсегда поставлю вам двенадцать.
Заниматься на уроках тем, чем хочется, то есть ничегонеделанием, — это не в крыловских правилах. Навигация — предмет, который вел Бартенев, за давностью лет формирования нуждается в серьезных теоретических поправках. Именно ими и стал заниматься кадет Крылов па свободных уроках. Для этого нужно было самостоятельно овладеть расширенным курсом математики. По ускоренной программе это делалось за училищными стенами под руководством «дяди Саши», когда Алексей, так же как и будущий великий математик, гостил в доме у «тети Кати» — Екатерины Васильевны Сеченовой, урожденной Ляпуновой.
Навигация как отрасль знания о море и движении на нем, его законы — мост к проникновенной крыловской «Теории корабля».
Двенадцать баллов по всем изучаемым предметам в крыловском матрикуле, а вот по бальным танцам у Алексея — нуль. Правда, уроки танцев не входили в обязательную учебную программу, но все равно у него по танцам круглый, как филипповский бублик, нуль. Такой же на вид привлекательный и полновесный от абсолютного неумения совершить хоть одно-проединственное па.
«Не стань, смотри, шаркуном», — звучало неотступно, хотя отец, прознав, и недоумевал в письмах, почему сын так буквально понял его предостережение, что отказывается учиться танцевать и посещать училищные балы.
Не одни шаркуны ведь там, в столовом зале, освещенном ниспадающими потоками света хрустальных люстр.
Тысяча пар вот-вот готовы закружиться в вихрях музыки. Сам свиты его величества контр-адмирал, начальник Морского училища Арсеньев откроет вальсом рождественский бал.
…Нет и нет, бал и его красоты не для него.
Взглянув с высоких хоров на вспыхнувшее под первыми тактами музыки торжество танца, Алексей ушел в глубину бывшего дворца графа Миниха.
«Звериный коридор», картинная галерея, компасный зал с беломраморными бюстами открывателей земли: Галилей, Колумб, Коперник, Магеллан…
Хорошо думалось в тишине, что обрели великие…
— Крылов, ты?
— Я.
Володя Менделеев вынесся, наверное, из «холодного коридора». Вслед за восклицанием он скороговоркой выпалил:
— Отец просил тебя завтра быть у нас.
— Спасибо.
— Придешь?
— Ну, конечно, сам Дмитрий Иванович…
— А, Дмитрий Иванович, Дмитрий Иванович — отец, он и есть отец, а вот что Лизонька Драницына будет, это тебя, значит, совсем не интересует, да? Признавайся, да? Молчишь? Молчи, а я побежал!
— Беги.
— А ты?
— А я похожу.
— Ага, походишь… ну, ходи и помни — Лизонька Драницына завтра у нас непременно будет.
— Беги, беги.
«Смешной Володька: «Отец, он и есть отец». Так ведь это же — Менделеев!.. А впрочем, ему-то он и в самом деле просто отец».
Хорошо обо всем думалось в пустых помещениях большого здания дворца. Из окон виднелась скованная льдом широкая Нева. На снежном невском покрове отчетливо пролегли перекрещенные иксом тропы. По ним к берегам поспешали маленькие фигурки петербуржцев. Люди, конечно, торопились к рождественским столам.
Рождество. Вот-вот и «цыган шубу продаст»: зима с летом встретятся. А там совсем немного ждать, и придет весна, а с нею — первое плавание. Сначала в Кронштадт — петровское гнездо русских моряков, на базу флота, которую завещано Петром Великим «беречь пуще живота своего». Не как-нибудь, а «пуще живота».
Конечно, предстоящее первое плавание из Кронштадта — не кругосветное, максимум до шведских берегов и обратно. Да и обязанности в этом плавании не ахти какие — марсовые, кто подумает — эка невидаль. И прав будет вроде — лазай по реям, делай то, что все делают: вяжи линь, натягивай, выравнивай, прижимай на рее парусный брезент. Чего же здесь сложного да трудного? И все это по команде, четко и понятно произносимой. Проще простого? Как бы не так — настоящим марсовым не каждый может стать, а если и станет, то через несколько лет. Марсовый — это виртуоз-гимнаст, он силач, пропорционально и разумно употребляющий свою силу. В его сноровке — жизнь корабля, а нередко — честь и слава. Недаром же, по стародавней традиции, марсовому полагается первая чарка вина и лучший кусок говядины с мозговой косточкой — и для рук, и для головы.
На флоте их, воспитанников привилегированного учебного заведения, не баловали. Скорее даже наоборот — никакого спуску не давали, расписывая через одного между кадровыми матросами. На училищных конференциях методики этого обучения не обсуждались. Упор в этих методиках был на словесные воздействия, закрепляющие сноровку и навык, как убежденно считали все флотские. В строю нужно было быть спорым, скорым и послушным команде, которая произносилась кратко и до чрезвычайности выразительно. Так было принято исстари и изменению не подлежало, от кого бы ни была предпринята попытка к этому — от сурового приказа адмирала или убеждений глубоко чтимого во флотской среде Льва Николаевича Толстого. Даже офицеры-воспитатели, предельно корректные и вежливые в стенах училища, по прибытии на борт корабля преображались в извергателей непечатного фольклора. Об истинных же моряках говорить не приходилось. Содержание подкрепляющих тирад от типа кораблей не зависело, хотя в известной степени пальму первенства держали все-таки экипажи парусников. Мысль о жалобе никому не приходила в голову, тем паче, что последняя, бывало, свисала прямо в бушующее море, в рассвирепевшую в нем бездну. Повисев над ней, накрепко ухватившись за качающуюся, как маятник, рею, желания жаловаться практиканты не ощущали. Некоторые, правда, подумывали после такой свистопляски над бездной во что бы то ни стало закрепиться в дальнейшем на берегу. Практика на парусниках как бы подводила черту под жизненным выбором — быть или не быть моряку.
У Алексея Крылова подобных устремлений к берегу не возникало. Старый деревянный корвет «Гиляк» стал не только его первым боевым кораблем, но и родным пристанищем, как у настоящего моряка.
— Свистать всех наверх! Паруса ставить!
— Живей! Живей!.. Шевелись!..
Шевелились без последнего. Как тетива натянутая, живая, звено к звену, людская цепочка взлетала на бизань-мачту «Гиляка» под имена разноплеменных святых. Или так же быстро спускались по «выстрелам» — перпендикулярно к борту выставленному бревну — в шлюпки. При этом каждый «выстреленный» оказывался на точно определенном для него пятачке банки. Иначе… что там гром на ясном небе!
— И-и — раз! И-и — раз!.. К себе весло, к себе…
Мало быть сильным, надо опустить весло и поднять его после гребка почти вровень с водой и одновременно со всеми. Иначе…
