Ты говоришь, что твои мальчики хорошо растут, я очень рада и нисколько не удивляюсь, если они унаследовали отцовскую конституцию. Кстати, а как твое здоровьице, как дела с твоей дородностью, нажил ли ты уже респектабельное брюшко?
Дон (домашний врач Гончаровых) должен гордиться, что похоронил свою законную супругу. А она-то всегда плакала и причитала, сетуя на свою будущую вдовью судьбу. Я была очень удивлена, узнав, что она убралась первая, бедная женщина, да приемлет Господь ее душу. Но она была неприятной особой, по крайней мере на земле! Передай мое сочувствие Дону. Я храню о нем самое нежное воспоминание с тех пор, как он вкатил мне некое лекарство, от которого я через несколько часов чуть не умерла, приняв огромную дозу. Впрочем, это была моя вина, я к нему приставала, чтобы он дал мне свое сильнодействующее снадобье.
Поцелуй свою жену, я надеюсь, что она уже избавилась от своей боли в ухе. Шлю свое благословение моим племянникам, а тебе разрешаю мысленно поцеловать мне руку. Муж шлет вам тысячу приветов».
От 1840 года в архиве нами обнаружено всего два вышеприведенных письма, видимо, переписка и с Дмитрием Николаевичем становится все более и более редкой. «Я в особенности хочу, чтобы ты был глубоко уверен в том, что все то, что мне приходит из России, всегда мне чрезвычайно дорого, и что я берегу к ней и ко всем вам самую большую любовь. Вот мое кредо!» — пишет Екатерина Николаевна брату. Писалось это письмо в отсутствие Дантеса, и потому она могла бесконтрольно и откровенно высказать брату свои сокровенные чувства. (Вообще все ее письма могут быть разделены на две категории: те, которые читались или могли быть прочитаны мужем, и те, которые писались в его отсутствие.) Трудно переоценить значение слов Екатерины Николаевны для понимания того, о чем думала, что чувствовала она в глубине души. Эти несколько строк говорят не только о тоске по навсегда утраченной родине, но и о том, что у нее была двойная жизнь: внешняя, которую она пытается представить счастливой («Да здравствует Франция!»), и внутренняя — горестная и печальная, с ощущением своего одиночества в этой чужой стране, чужой семье, с постоянным сознанием, что муж ее не любит. Только дети, которых она безгранично любила, были ее единственной отрадой и утешением.
Рождение третьей дочери — Леонии — очень огорчило мать, страстно желавшую сына, чтобы угодить мужу, которому нужен был наследник. Могла ли предполагать тогда Екатерина Николаевна, какая странная и печальная судьба ожидает эту девочку... Дмитрий Николаевич назвал свою дочь в честь сестры Екатериной. Не верится, что Дантес настаивал на том, чтобы его дочь носила имя жены, Екатерина Николаевна была бы счастлива, если бы он таким образом доказал ей свою любовь. В те времена было принято называть одну из дочерей именем матери. И она как бы оправдывается перед братом, что все три девочки были названы нерусскими именами.
У нас нет никаких сведений о том, что Дмитрий Николаевич ездил в Сульц. Полагаем, что это его намерение не было серьезным. Хотя ему, вероятно, и хотелось повидать сестру, но денег на такую дорогостоящую поездку у него, конечно, не было. А главное, ему вряд ли улыбались встреча с Дантесом и Геккерном, а также неизбежные в таком случае разговоры о деньгах... Так что, вероятно, он просто хотел сделать приятное сестре и подать ей надежду на такое свидание в будущем.
Обратим внимание на упоминание о друге Пушкина С. А. Соболевском. Как пишет Екатерина Николаевна, он долгое время жил в окрестностях Сульца. Что привело Соболевского в Эльзас? Возможно, заказы машин фирме Кёхлин для его фабрик в России, а может быть, он охотился в горах, так как в окрестностях Сульца была прекрасная охота. Во всяком случае, его пребывание там вызывает несомненный интерес. Екатерина Николаевна так зло иронизирует в его адрес не зря. Не было ли у Дантеса с ним встречи? Не рассказывал ли Соболевский в Сульце о петербургских событиях в неприятном для Дантесов освещении? Весьма вероятно.
Впервые в письмах к брату Екатерина Николаевна упоминает об Александрине, и крайне неприязненно, называя ее «совершенной сумасбродкой». Что рассказывали ей русские путешественники? Не говорили ли они о том, что, став фрейлиной императорского двора, Александра Николаевна, не желая «уронить свое доброе имя», неблагожелательно отзывалась о Дантесах? Екатерина Николаевна называет назначение сестры фрейлиной «пустяком», из-за которого нечего терять голову, но вспомним, с каким восторгом и гордостью в 1834 году она описывала Дмитрию Николаевичу более чем благосклонный прием императорской четой ее самой, только что принятой во фрейлины... И не случайно Екатерина Николаевна с таким нетерпением ожидает встречи со Строгановыми и Полетикой, которые, как мы уже говорили, во время петербургских событий были на стороне Дантесов и Геккерна.
В одном из последующих писем мы узнаем, что свидание в Баден-Бадене со Строгановыми и Полетикой, которые были «так милы» с Дантесами в Петербурге, состоялось. Там, конечно, они получили подробную информацию о сестрах, о родных и о том, что делается и говорится в Петербурге. Нет ничего удивительного в том, что супруги помчались в Баден: редко кто-нибудь изъявлял желание их видеть... Кавалергард Кутузов, о визите которого с таким восторгом сообщает Екатерина Николаевна, возможно, был единственным их гостем «оттуда».
«28 января 1841. Сульц
В то время как я писала тебе в письме о всяких пустяках, мой дорогой друг, я совсем и не подозревала, какое ужасное несчастье могло со мной случиться: мой муж чуть не был убит на охоте лесником, ружье которого выстрелило в четырех шагах от него, пуля попала ему в левую руку и раздробила всю кость. Он ужасно страдал и страдает еще и сейчас; слава Богу, рана его, хотя и очень болезненная, не внушает опасения в отношении последствий, врач говорит, что это месяцев на шесть. Это ужасно, но когда я подумаю, что могла бы потерять моего бедного мужа, я не знаю, как благодарить небо, что оно только этим ограничило страшное испытание, что оно мне посылает.
Вот видишь, дорогой Дмитрий, я не могу без содрогания и подумать об ужасном несчастье, которое чуть было со мной не случилось. Нет, это было бы слишком ужасно.
Прощай, целую тебя».
Письмо от 28 января 1841 года — небольшой листок, вложенный в письмо от 26 января. Написано оно наспех, под первым впечатлением. Что это? Случайный выстрел? «Чуть не был убит...» «Ружье лесника выстрелило в четырех шагах». Так ли все это было на самом деле, не скрыл ли что-нибудь Дантес, рассказывая жене об обстоятельствах ранения? Были ли они в действительности такими, как их описывает здесь Екатерина Николаевна? Кто знает...
