в себе охватившее меня волнение и, спрашивая о здоровье, сказал просто: “Ваше величество, что с Вами? Вы так устали, так переменились с прошлого января. Позволяю себе сказать, что Вам необходимо подумать о Вашем здоровье. Те, кто видят Вас часто, очевидно, не замечают перемены, но она такая глубокая, что, очевидно, в Вас таится какой-нибудь серьезный недуг”.
Выражение лица государя было какое-то беспомощное. Принужденная, грустная улыбка не сходила с лица, и он сказал мне только: “Я совсем здоров и бодр. Мне приходится очень много сидеть без движения, а я так привык регулярно двигаться”. При этом он как-то странно оглядывался по сторонам. Так же продолжая беспомощно улыбаться, государь подал мне руку и сам отворил дверь в приемную.
В приемной я нашел доктора Боткина. Скажу и сейчас, спустя столько лет, что слезы буквально душили меня. Я обратился к Боткину со словами: “Неужели вы не видите, в каком состоянии государь. Ведь он накануне душевной болезни, если уже не в ее власти, и вы все понесете тяжкую ответственность, если не примете меры к тому, чтобы изменить создавшуюся обстановку”. Он промолчал.
У меня осталось убеждение, что государь тяжко болен, и что болезнь его – именно нервного, если даже не чисто душевного свойства. При этом моем убеждении я был и 10-го июля 1918 года, когда в помещении Петроградской чрезвычайки меня допрашивал Урицкий и задал мне прямой вопрос о том, считаю ли я государя психически здоровым, и не думаю ли, что он еще со времени удара его в Японии был просто больным человеком.
Это же убеждение я храню и теперь и думаю, что в описываемую мною пору государь был уже глубоко расстроен и едва ли ясно понимал, что происходило кругом него. Как бы то ни было, но я не запомню, чтобы я когда-либо переживал такое душевное состояние, как после этого последнего свидания за пять недель до февральской революции, которая смела все, что было мне дорого, и привела государя к ее роковому концу в ночь на 17-е июля 1918 года в Екатеринбурге» (В. Н. Коковцов).
В ночь на 17-е июля вместе с царской семьей была расстреляна и Элла Гессенская, при крещении Елизавета Федоровна.
* * *
Несмотря на тяжелую болезнь, Георгий не чувствовал себя одиноким в Абастумани. Его навещала мать, приезжали Сандро и Ксения, брат Михаил и Ольга. Утраивались пикники, прогулки, костюмированные балы. Не только из Тифлиса, но и из столицы приезжало много молодежи. На одной из вечеринок он познакомился с княжной Лизой Нижарадзе – веселой и жизнерадостной, чем-то напоминавшей его мать, когда все еще жили вместе, и никто в их семье не болел. Это был лучик света в его угасавшей жизни, он написал Николаю и матери, что хочет жениться на Лизе.
Казалось бы, тут не могло быть препятствий. Женившись, он станет спокойней, – семейная жизнь успокаивает. Лучше бы стал выполнять предписания Захарьина, и, кто его знает, может, болезнь остановится на существующей стадии. И дети бы были…
Ему отказали категорически! У императора еще не было сына, наследником трона являлся Георгий, поэтому, пусть хоть какая, но непременно должна быть принцессой. А ведь Александр III не смог бы отказать. По-человечески бы не смог.
Лизу поспешно выдали замуж.
Георгию стало безразлично – жить или нет. 28 июня 1899 года он выехал на трицикле (подобие трехколесного мотоцикла) из дома, и больше уже не вернулся – горлом хлынула кровь. Было ему 28 лет.
Снова виновником стал Захарьин: назначил Георгию креозот – тем и сгубил. Но креозот до сих пор применяют при туберкулезе и назначают при легочном кашле. На счастье Захарьина, он умер раньше, не слыша злостной хулы.
Похороны состоялись в Петропавловском соборе. Николай II написал жене: «После четырехлетней разлуки увидеть брата в гробу – это чудовищно». А сделать несчастным, укоротив ему жизнь, без того не обещавшую быть долгой – это гуманно. За 4 года ни разу не навестить – тоже гуманно. Словно два человека жили в Николае II: один – душевный, покладистый, другой – жестокий и подлый. В детстве без спроса взял шарик у сына своей учительницы, бегал по парку, а мальчик, которому шарик достался на ярмарке и тем был особенного дорог, очень просил шарик отдать. Николай подошел, протянул ему шарик, но тотчас отпустил нитку, и шарик улетел. В другой раз, на катке Ники и Жоржи с помощью слуг вырыли яму, прикрыли картоном, присыпали снегом и предложили этому мальчику прокатиться «вон по той дорожке». Ничего не подозревая, ребенок поехал и провалился. К несчастью царских детей, шел император. Узнав, в чем дело, он так оттрепал Николая, что тот на всю жизнь запомнил. Это был первый и последний раз, когда император сорвался с детьми.
А что бы сказал Александр теперь, узнав, что с утра Николай похвалил Коковцова, признавая его заслуги на посту председателя Совета Министров, а вечером подписал ему отставку? Мария Федоровна в себя не могла прийти, спрашивая Коковцова: «Неужели это правда, неужели, правда?!».
«Мне запомнилась высокая, в черном платье и черной с белым накидке женщина с Кавказа, которая молча скользила мимо фонтанов. Она походила на персонаж из греческой трагедии. Мама сидела с ней, запершись, часами» (Ольга Александровна о свидетельнице смерти Георгия).
В этот год Алиса, редко встававшая с постели и с инвалидной коляски, родила мужу третью по счету дочь. Наследником стал Михаил, отбрыкиваясь от счастья всеми силами.
* * *
Мише было 16 лет, когда император умер. Любимец отца, с таким же упрямым и добрым характером, он избрал для себя военную службу. С 1900 года командовал лейб-гвардии Кирасирским полком, расквартированным в Гатчине. Через шесть лет стал командиром Первого эскадрона полка «Синих кирасир». Его обожали, называли «наш Миша». Когда Михаила, в виду его молодости, пытались оградить от дурных влияний, он отвечал:
– Если я убежден, что что-нибудь дурно, то никакие силы не в состоянии меня заставить совершить это.
Он был самым богатым среди великих князей, но оставался совершенно безучастным к докладам, говорившим об увеличении его материальных средств. Увлекся женой поручика Вульферта, которую французский посланник Палеолог называл прелестной.
Отношения с Натальей Вульферт переросли в длительный роман, в 1910 году у пары родился сын Георгий, которому император пожаловал дворянский титул и фамилию Брасов (по названию поместья, принадлежавшего Михаилу). В 1912 году Михаил и Наталья, уже разведенная с прежним мужем, решили узаконить свой брак. Разрешения не получили. «Просто не знаю, что делать,
