«Тюремный университет» в Тюмени длился ровно один месяц. 22 июля 1910 года Виктор Павлович был доставлен под гласный надзор полиции в Туринск и на другой день написал Ольге: «Здравствуй, моя милая, хорошая Олечка! Целую тебя крепко и много-много раз. Ну, вот я и «на свободе»: вчера мы прибыли сюда, и вчера же меня освободили. Местом для проживания мне назначили сам «город» Туринск. Исправник мне заявил, что никуда из города он не может меня отпустить, так как за мной должен быть «чрезвычайный» надзор. Я попросил его объяснить, чем такой надзор будет отличаться от обыкновенного, но он отмолчался. В деревне иногда совсем нет ни стражников, ни урядников, ни прочего начальства, а для меня «вследствие моей болезненной склонности к побегам» близкое соседство с начальством считается необходимым, здесь же всякого начальства вдоволь.
Туринск представляет собой нечто среднее между самым плохоньким уездным городишком и большой деревней. Он больше Березова — жителей в нем тысяч около 5-ти, но Березов красивее его. От деревни он отличается тем, что в нем есть не то 6, не то 8 церквей, несколько каменных домов, городской сад, клуб и лавка больших размеров.
Колония ссыльных довольно большая — кажется, около 60 чел., — но мало интересная. Имеется библиотека, но плохенькая. Город стоит на реке Туре, на горе и очень древнего происхождения: когда-то он назывался Епанчей в честь его владельца — татарского князька.
Второй день я на свободе, но что-то чувствуется другое. Хотя строгости по дороге были большие (сравнительно) и переход от этапа и заключения довольно резкий, но у меня еще нет того состояния, которое у меня бывает при действительной свободе. Вот только вчера одно на меня сильно подействовало. Поселился я пока временно у одного товарища; он пригласил меня пить чай «в сад». Последние слова мне показались ироническими для Туринска, но каково же было мое удивление, когда я увидел довольно хороший цветник, весь в цвету. Вот это-то и есть доказательство того, что я на свободе. И сейчас я любуюсь георгинами, гвоздикой, астрами, резедой, табаком и даже розой, только начинающей цвести. Этого ни в одной тюрьме не встретить. Кстати, о цветах: помнишь маленький спор о муксусе? У нас в комнате два горшка с ним; я оторвал два цветочка и посылаю тебе, чтобы ты посмотрела, какие они бывают…»
Виктор Павлович так нежно любил цветы, как любят их люди лишь с чистой душой. И от того букета, что принесла Ольга в Мясницкий полицейский дом, он сохранил один засохший цветок.
В тот день надзиратель сказал с усмешкой:
— Впервой такого чудака вижу: это чтоб в тюрьму да с цветами! Кинь их сейчас же!
— А ты понюхай, страж! Они прекрасны среди этих мрачных стен. В них аромат деревенского лета. Ты огрубел тут и совсем не помнишь, как сейчас на ветру пахнет желтеющая золотая нива! — сказал тогда Ногин.
«Он разрешил взять несколько цветков, — писал Виктор своей Ольге с далекого этапа. — Их удалось мне пронести до Перми, но конвойный нашел их при обыске и выбросил. А когда он отвернулся, я подобрал один василек, и, к моей радости, он еще цел…»
Но о цветах и книгах на время пришлось забыть. Виктор узнал, что в селе Коркинском можно достать исправную легкую лодку. Он рассчитал, что будут его искать на большаке к Ирбиту и вряд ли догадаются, что он ушел рекой. Вечером 27 июля 1910 года он снял бритвой усы и бороду, покинул Туринск, перед рассветом сел в лодку и — дерзко, смело — двинулся вниз по Туре к Тюмени. В селе Ермолино он бросил свое суденышко, прямиком прошагал шестьдесят верст до станции Юшалы. И затерялся в вагоне среди пассажиров третьего класса.
А в середине августа в газете «Тульская молва» появилось невинное объявление: «Даю уроки английского языка для начинающих и желающих усовершенствовать свои знания. Сергей Тихонович Атясов, улица Старо-Дворянская, дом Расторгуевой». Ольга приехала к нему в октябре, и они поженились. Но ей пришлось вернуться в Москву — заканчивать обучение на высших курсах Герье. Виктор остался в Туле один.
Жизнь изрядно помотала его. Двенадцать долгих лет, почти без перерыва, провел он в подполье. Какими-то светлыми этапами были Цюрих, Лондон, Женева. Позади остались сорок тюремных камер, шесть ссылок и шесть побегов и сотни беспокойных, ненадежных квартир в Москве и в Питере, в Екатеринославе, Баку, Николаеве, Самаре, Саратове, Киеве, Челябинске, Кузомени, Ярославле, Богородске, Вильно, Назарове, Куоккале, Березове, Туринске, под Дмитровом, наконец, в Туле. Пешком, на лодке, в поездах, на лошадях скрывался он от властей. Был он и Новоселовым и Яблочковым, Самоваровым и Ливановым, Рукиным и Соколовым, Назаровым и Федотовым, Родионовым и Шидловским, Смойли и Родановским. Больше десяти лет звался Макаром. Теперь стал Атясовым. Шел ему тридцать третий год, жизнь все еще не обещала каких-то больших личных радостей. Но он был профессиональным революционером, жил для партии и ни о какой другой деятельности не помышлял.
Он писал своей Ольге из Тулы; «Часов шесть читаю Маркса, потом прочитываю газеты, а вечером читаю журналы или беллетристику. В промежутках хожу гулять — часа на полтора-два». Иногда он сообщал, что в числе его учеников два врача и несколько мальчишек. Но никогда не поверял в письмах, даже туманными намеками, чем он занят как член ЦК.
С помощью М. И. Ульяновой Ногин разыскал Фрумкина: он был арестован через неделю после Макара, отсидел двенадцать дней в Арбатской части и теперь скрывался на даче под Москвой. Два раза он был у Ногина в Туле. «Мы оба пришли к выводу, что сделали ошибку, возложив на Малиновского высокое звание члена ЦК, — вспоминал позднее Фрумкин. — Частые встречи с ним убедили нас, что его шатания и неустойчивость, а главное, самомнение и честолюбие совершенно непомерны. Мы решили, под предлогом слежки, отстранить его от «работы».
В эти дни — осенью 1910 года — Ногин передал в Москву, что взамен выбывшего из Думы Головина ЦК выдвигает кандидатуру Ивана Ивановича Скворцова-Степанова. В комиссию по выборам вошли два большевика — Обух и Фрумкин, и два меньшевика — Хинчук и Колокольников. Кандидатуру Скворцова держали в секрете. Малиновский не раз допытывался, кого выдвигают эсдеки, но от него скрывали.
На беду появился другой провокатор — Андрей Поляков, по кличкам в охранке «Кацап» и «Сидор». Он отсидел девятнадцать месяцев в Таганской тюрьме и приехал к Ногину как агент ЦК по связи с думской фракцией.
Виктору Павловичу бросилось в глаза, что, когда он в декабре 1910 года навестил Варвару Ивановну в Сокольниках, рядом с ее квартирой поселился Поляков. Вскоре он подружился с Малиновским. Все это настораживало. Но никаких фактов для обвинения Полякова в провокациях не было.
