«Свобода — нимфа гор» [200],
истинны во всем мире.
Наши самоотверженные друзья принадлежали к многочисленной семье, занявшей целое поселение, раскинувшееся на много миль. Все они, казалось, приходились друг другу либо племянниками, либо кузенами или братьями, а седовласый патриарх — в свои семьдесят прямой и по-юношески подвижный, — в чьем амбаре мы жили — являлся и отцом, и дедушкой, и дядей каждому из них и главой всего семейства в целом. Он был твердым и непоколебимым юнионистом.
«Гвардия штата, — сказал он, — это, как правило, обычные граждане. Они иногда стреляют в тех, кто прячется, но вскоре после этого одного из них в одно прекрасное утро находят в лесу с дырой в голове! Я думаю, что в этом графстве скрываются тысячи молодых людей. Я всегда призывал их сражаться с гвардейцами и помогал им боеприпасами. Два или три раза здесь солдаты Ли охотились на рекрутов и дезертиров, вот тогда им приходилось бежать. Мой сын тоже в их числе, но они еще не ранили его. Я как-то недавно спросил его: „Неужели ты не убьешь кого-нибудь из них, если они придут за тобой?“ „Конечно, отец, — ответил он, — сложа руки я сидеть не буду!“ Я убежден, что он так и поступит, потому что за эти два года он никогда не ходил без своей винтовки, и в любой момент может сбить белку с вершины вон того дуба на холме».
Амбар стоял совсем недалеко от дороги и очень близко от дома очень симпатизировавшей мятежникам женщины. Опасность состояла в том, что любого входящего в амбар могли заметить либо она, либо игравшие во дворе ее дети.
Но сегодня у нас был настоящий день приемов. Я думаю, нас навестили не менее 50-ти человек. Мы слышали тихий скрип отворяющейся двери, легкий шорох осторожных шагов и тихий голос:
— Друзья, вы здесь?
Мы вылезали из сена и выходили к членам этой большой и дружественной семьи, которые приводили своих детей и других родственников, чтобы они могли посмотреть на янки. Потом следовал недолгий разговор — они неизменно спрашивали, могут ли они тоже сделать что-нибудь для нас, приглашали после наступления темноты посетить их дома, тепло и искренне желали нам успеха — так порывисто, с такой сердечной откровенностью! Мы были очень растроганы. Даже если бы мы были их собственными сыновьями или братьями, они бы не могли относиться к нам нежнее. Конечно, в это Рождество, состоялось немало более ярких встреч, чем наши, но я верен, что ни одна из них не проходила в атмосфере такой самоотверженной дружбы.
Среди наших гостей был и рекрут, который охранял нас в Солсбери. Еще тогда, в тюрьме, он — огромный и румяный, с великим трудом, пыхтеньем и кряхтеньем, подымался вверх по лестнице в нашу комнату. Потом он усаживался, осторожно оглядывался, чтобы убедиться, что кроме друзей тут никого нет, а потом жадно расспрашивал нас о Севере и самыми последними словами проклинал всех конфедератов.
Подозревая его в измене, мятежники решили отправить его в армию Ли. Но он заболел ревматизмом, и поэтому на шесть недель его отъезд в армию был отсрочен! Наконец, за день до отправки в Ричмонд, он получил разрешение хирурга посетить свой родной город. Испуская громкие и жалобные стоны, он с трудом заковылял по улице, но дойдя до ближайшего угла, он отбросил костыли, нырнул в лес и пешком отправился домой. Теперь он со смехом рассказывал нам эту историю, и очень хотел хоть как-то помочь нам.
Он смог дать мне пару своих больших сапог, поскольку мои изорвались полностью. Но в течение всего пути до позиций наших войск, острые камни, горы и пни заставляли меня еще семь раз поправлять и чинить свои сапоги. Двух суток такого путешествия не выдержала бы даже самая крепкая кожа самых толстых сапожных подошв.
Сегодня наши друзья принесли нам вдвое больше еды, как мы и хотели, и мы очень хорошо подкрепились. Уже после захода солнца, встревоженные слухами о том, что гвардия по тревоге поднята на ноги, они увезли нас в несколько миль отсюда в соседнее графство, в очень уединенный дом, в котором жили жена и дочери офицера армии Конфедерации. Там мы прекрасно переночевали в удобных кроватях.
IX. Понедельник, 26-е декабря
Наша хозяйка, миловидная дама тридцати пяти лет, была второй миссис Кэти Скаддер — истинное воплощение изящества. Ее простой бревенчатый дом с белоснежными занавесками, и украшавшими его стены недорогими гравюрами и вырезанными из газет картинками, был скромен, элегантен и уютен. Ее пять дочерей, все одетые в платья из домотканого полотна — сделанного собственными руками, потому им теперь все приходилось делать самим — красивые и опрятные — для невзыскательных мужских глаз казались облаченными в шелк и кашемир принцессами.
Выбор их дома в качестве тихого прибежищам оказался до нелепости неудачным. В этот день мы испытали
«…больше страхов и мучений,
Чем в женщине таится иль в войне» [201].
Но эти леди были так хладнокровны и столько раз доказали, что они готовы к любым неприятностям, что нам оставалось лишь восхищаться ими, не иначе.
Однажды рано утром, стоя в нескольких ярдах от крыльца, я заметил, как внезапно заполнив дверной проем своими юбками, в нем появились хозяйка и ее дочь — они знаками призывали меня уйти с открытого места. Конечно, я сразу же повиновался. Их окликала женщина с сомнительными политическими взглядами, но они сделали так, чтобы она не смотрела в сторону крыльца до тех пор, пока я не ушел.
По дороге поскакали несколько кавалерийских отрядов Конфедерации. Это были остатки армии Брекинриджа, которую недавно разгромили в горах, и теперь эти обломки шли в Вирджинию. Группа из 12-ти человек спешилась и вошла в дом. Он был одноэтажным, три большие комнаты последовательно переходили друг в друга. Но хозяйка принимала их на кухне, а мы прятались в самой крайней комнате на другом конце здания.
Затем залаяла собака. Последовав ее предложению, мы поднялись в кукурузохранилище, находившееся как раз над нашей комнатой. Новый гость оказался соседом, которому она была должна бушель кукурузного зерна, и он на запряженной быками повозке приехал забрать его. С чисто женской смекалкой и очарованием, она сказала ему:
— Вы же знаете, что мой муж ушел, и у меня нет дров. Вы не могли бы мне помочь в этом — хотя бы в качестве рождественского подарка?
Ну кто бы мог отказать женщине в такой мелочи? Сосед отправился за дровами, а она со смехом рассказала нам об этой ее маленькой хитрости. Мы спустились с чердака, и ушли в заднюю комнату, где стояли две кровати — большая и чуть поменьше. Четверо из нас спрятались под большой кроватью, а один уместился маленькой — вот такая случилась история — очень смешная, когда ты вспоминаешь ее, но в тот момент, отнюдь не казавшейся столь уж забавной.
Одна из моих компаньонов был невероятным храпуном. Стоило ему улечься, как он тут же начинал реветь, словно паровой двигатель. Как и все люди такого сорта, когда ему напоминали об этом, он упорно клялся, что за всю свою жизнь ни разу не всхрапнул! Какое-то время он считал, что мы его будим просто для того, чтобы пошутить над ним.
Я до сих пор полагаю, что именно он являлся источником повышенной опасности нашего обнаружения. Мы всегда шли гуськом, словно привидения, а наш ведущий шел впереди так далеко, как хватало нашей зоркости, чтобы хорошо видеть его. Всякий раз, когда он полагал, что видит нечто небезопасное, он поднимал руку, каждый шедший позади него передавал сигнал своему товарищу, а сам тихонько прятался за упавшее дерево или в кустах, ожидая там, пока не поступит команда идти дальше. Мы ступали очень осторожно, никто не кашлял, и не напрягал дыхание, чтобы что-то сказать. В течение дня нас часто прятали в очень посещаемых местах, всего в нескольких футах от дороги, а из-за покрывавшего его снега, мы не могли слышать шагов приближавшегося к нам человека.
