Что касается резидента, то его несчастье вызвано тем, что за восемь дней до этого он направил своему господину реляцию, в которой сообщил, что все здесь выглядит запутанным и он определенно опасается волнения, так как принц с вечера четверга мертв, его маленький принц еще несовершеннолетний, царский же принц также несовершеннолетний, слабый и болезненный и долго не проживет. Так как он и его люди опасаются за жизнь, он просит об отзыве. К его несчастью, эта реляция была в почтовой конторе вскрыта, доставлена в канцелярию и переведена. После этого 13-го числа вечером он был вызван гросс— и вице-канцлерами в Посольскую канцелярию. После того как он покинул дом, в него вошли тайный секретарь, офицер и несколько гренадеров, которые заняли комнаты и другие помещения и потребовали от его жены рукописи. Получив отказ представить ключ, они взломали ящики, бюро и письменный стол, изъяли все его записи и доставили их в канцелярию.
В это время его спрашивали, как он узнал о том, что принц был мертв уже в четверг вечером, и почему он говорил людям, что принц умер не от сердечного приступа. Откуда он знал, что маленький царский принц не может долго жить.
Стремясь облегчить свое положение, он отказался от своего права exception fori, сделал признание и ответил, что о времени и характере смерти принца ему рассказала акушерка, о маленьком принце якобы поведал его лечащий доктор, а также жена личного медика принца. После этого акушерка с ее дочерью, а также один флотский хирург были задержаны и доставлены в крепость, и, вероятно, одному-другому это стоило головы.
Его также упрекали в том, что он писал, что здесь только люди низкого сословия делают карьеру. Он возразил против этого, на что ему вице-канцлер язвительно заметил: «Вы просите отзыва, но вы должны были бы знать, что не сможете покинуть пределы страны и что царь может приказать отрубить вам голову». После этого секретарь доставил его домой и увел прочь гренадеров.
Прусский, датский и саксонский посланники, а также ганноверский резидент — все, кроме меня, были нотой оповещены, что подобное произошло с голландским резидентом потому, что он непозволительным образом писал своему господину сообщения, наносившие большой ущерб и унижение царю. Это не принесет им никакого вреда, напротив, международное право будет свято соблюдено. Однако им не следует поддерживать с резидентом отношений и вести с ним переписку до тех пор, пока его дело не будет завершено.
На следующий день мы все собрались, чтобы обсудить этот вопрос. Так как здесь все делается лишь с помощью насилия, то, по рассуждению посланников, письменные протесты будут иметь мало успеха и только навлекут на нас подозрение. Мы бы хотели, чтобы каждый написал об этом своему высокому руководителю и ждал приказа о дальнейшем поведении. Так и решили.
После этого из всего дела следует, однако, заключить, насколько ненадежно и опасно стало теперь посылать своему господину обстоятельные и точные сообщения, когда сам подвергнут угрозе насилия, а одновременно твой господин — унижению…
…Уже подготовлен Манифест, 800 экземпляров которого отпечатаны. В нем сообщается о преступлении принца и всех причастных к делу. То, что при этом проявляется растерянность и незнание, как делу придать пристойный вид, видно по тому, как в Манифест уже дважды вносились изменения, что-то исправлялось, изымалось, добавлялось, а затем вновь уничтожалось.
Мне сообщили как достоверный факт, что в первом оттиске была упомянута и моя корреспонденция с принцем. Правда ли это и осталось ли в документе что-нибудь обо мне или все изъято, это покажут те экземпляры, которые будут опубликованы.
Однако, так как голландский резидент, из письма которого ганноверскому министру также стало кое-что известно и в котором мне приписывается всяческая корреспонденция, не без оснований высказывает озабоченность, что среди других он назвал и меня, то, возможно, что на меня неожиданно может быть также совершено нападение и оскорбление моих бумаг. В связи с этим я и ганноверский резидент во избежание худшего сожгли нашу прежнюю переписку…
…Должен всеподданнейше добавить: из бумаг принца видно, что он хотел принцев и принцесс, произведенных им с покойной супругой и которых он называл немецким выводком, при новом правительстве отвергнуть и провозгласить наследниками детей, которых он надеялся иметь от своей любовницы. В заговоре кронпринца якобы была замешана также овдовевшая супруга умершего брата, в связи с чем она также находится в своем доме под строгой охраной. Однако этот факт, из уважения к обеим дочерям герцогини Мекленбургской и Курляндской, держится в секрете.
Любовница, которая якобы была единственной, чьи уговоры побудили принца к возвращению, как говорят, находится у царя и царицы в большой милости, потому что они тайно узнали об опасных замыслах принца как из его устных заявлений, так и из обнаруженных его бумаг.
По сообщению гувернантки мадам Rohin, нельзя описать ту великую милость, которую царь и царица оказывают оставшимся принцу и принцессе, так как царь называет их своими детьми. Теперь, перед своей поездкой в Ревель, [царь] обоих, но особенно принца, целовал в глаза, в лоб, в щеки и в губы и неоднократно сердечно прижимал к себе и все время повторял в присутствии мадам Rohin, что он видит в этом принце избранного Богом будущего русского монарха и его достойного преемника.
Царь и царица не только пообещали, но также, как показали некоторые свидетельства, подтвердили на деле, что для содержания маленьких господ в помощь гувернантке выделяются все поместья, которые после лишения наследства принца князь Меншиков и сенатор Апраксин изъяли у него и поделили между собой. Оба безотлагательно должны уйти в отставку, и так как царица является тайной противницей Меншикова, многие предсказывают его быстрое падение. Простой народ с каждым днем проявляет свою горячую любовь и расположение к обоим детям. Если они, например, прогуливаются в своем саду, вокруг садовой ограды собирается толпа. И одна за другой появляются щели, чтобы с их помощью видеть детей.
Сенатору Апраксину запрещено в будущем их посещать. И, напротив, по желанию мадам Rohin, Тортеншеф и президент военной коллегии и царского тайного совета Адам Вейд представлен на должность обер-гофмейстера маленького принца. Будет также учрежден дворцовый штат.
Донесения голландского резидента де Би о деле царевича Алексея[23]
1. Москва, 10 февраля 1718 года
Его высочество, царевич, остановился в Твери, городе, отстоящем в 180 верстах от Москвы, и прислал предварительно к его величеству г-на Толстого, который уже поехал обратно к его высочеству. Помещение для царевича приготовлено близ покоев его величества, так что, вероятно, он скоро прибудет в Москву[24].
