С мачты рейд выглядел успокоительно мирно. Вода казалась такой же легкой и неподвижной, как и ровное вечернее небо. Островки лежали на ней в темнеющей зелени сосен; дачки на них игрушечно белели. Желтый высокий закат торжественно бледнел, и там, где небо медленно стекало на него густеющим ультрамарином, горела зеленоватая и одинокая звезда. Лейтенант Ливитин улыбнулся и поздравил себя с тем, что он не потерял еще способности к лирике.
Он сидел верхом на круглом бревне, укрепленном на специально для этого оставленных торчащих прутьях разрушаемой мачты. Блоки, круглые и огромные, свисали с бревна трофейными отрубленными головами: тали, пропущенные через них, болтались расслабленно, и в этом был первый триумф лейтенанта Ливитина: настил уже был поднят. Аккуратной круглой крышкой он прихлопнул сверху обрубок недавней эйфелевой башни, и на его обагренной суриком гладкой площадке уже был поставлен кузнечный горн, а в горне, едко пощипывая ноздри Ливитина горячим дымом, разгорался уголь, накаливая заклепки. И в этом был второй успех.
Волковой и Тюльманков не понадобились. Гальванер Кострюшкин, ничем до сегодняшнего дня не замечательный, спас положение. Он стоял у горна, деловито показывая двоим матросам, как ухватывать длинными щипцами раскаленные заклепки. Пневматический молот лежал у его ног послушной собакой, повиливая изредка своим длинным шлангом в знак покорности: Кострюшкин оказался клепальщиком, и Ливитин смог все-таки обойтись без призыва механических варягов на мачту.
Кострюшкин взял в обе руки молот, и от незаметного движения пальцев молот забился в его руках ровным пулеметным стуком, расплющивая очередную заклепку. Чернея, она остывала, меняя под градом частых ударов цвет и форму. Слегка взволнованный и серьезный, Кострюшкин наклонился над ней, и Ливитину вдруг вспомнилось, как боязливо и нервно брался тот же Кострюшкин за рубильник зарядника в башне. В этом - опять-таки неожиданно, как и всё сегодня, - угадывалась любовь к одной машине и нелюбовь к другой. Впрочем, это было естественно. Ливитин представил себе, что его самого вдруг, оторвав от артиллерии и от корабля, силком посылают на четыре-пять лет куда-нибудь в астраханские степи, где нет никакого моря, и предлагают вместо управления артиллерийским огнем заняться добыванием соли... Вероятно, что-нибудь похожее испытывают люди, оторванные от привычных занятий и приставленные к мало интересующим их военным машинам.
Ливитин, не вмешиваясь, смотрел на ловкие и быстрые движения Кострюшкина и думал о загадочном явлении, называемом матросом. Странное дело: это привычное существо, неотделимое от корабля, орудия и службы, сегодня второй раз на его глазах подвергалось действию рентгеновых лучей надвинувшейся войны, и на смутном экране догадок неверными, блуждающими пятнами обозначились неожиданные виденья... Козлов, умеющий отлично выбирать розы и знающий французские названия вин и духов, оказался крестьянином pur sang* со всеми думами о деревне и хозяйстве, приличными разве первогодку... Кострюшкин, бестолковый гальванер и неловкий матрос, обращается с хитрой пневматикой свободнее, чем в башне со своими рубильниками... Логически рассуждая, каждый из ста двадцати четырех матросов его роты должен таить в себе такие же неожиданности. И кто поручится, что среди этих одинаковых людей нет лучшего на целую губернию сапожника или какого-нибудь шлифовальщика драгоценных камней, причем не всяких, а именно алмазов и именно розочкой? Около полумиллиона человек ежегодно бросают свои привычные дела, входят в управления воинских начальников, и здесь солдатская фуражка и матросская бескозырка неразличимо смешивают их в однородную массу, не имеющую прошлого. Но это прошлое у них, - несомненно, есть. Оно дважды за сегодняшний день выглянуло из-за примелькавшихся лиц вестового и гальванера... Что еще может обнаружиться в матросе, подвергнутом бурной реакции на крепкую дымящуюся кислоту военных дней?..
______________
* Чистокровным (фр.).
В прорезе настила, сделанном для новой мачты, показалась незнакомая матросская голова.
- Лейтенанта Ливитина не видали, братцы? Старший офицер ищет...
- Там он, - ответил Кострюшкин непочтительно, и Ливитин усмехнулся. Это ему даже понравилось. Очевидно, Кострюшкин целиком захвачен работой, если забыл о его присутствии и не сказал "они" или "их высокоблагородие". Значит, можно было спокойно уйти: клепка настила была обеспечена.
- Где старший офицер? - спросил лейтенант, спуская длинные ноги с бревна и ощупывая носком точку опоры. Чья-то рука осторожно, как фарфоровую чашку, взяла каблук его туфли и поставила ногу на остатки скреплявшего прутья кольца. Рассыльный попытался вздернуть к фуражке руку, но узкая дыра, из которой он выглядывал, как чертик из детской шкатулки, помешала ему в этом, и он ограничился неестественно громким повышением голоса.
- В каюте, ваш-сок-родь!.. Вас просят!
- Сейчас иду, - сказал Ливитин и остановился перед Кострюшкиным: - Ну как? Пойдет? Проживем без механической силы?
- Сделаем, вашскородь, - весело отозвался Кострюшкин. - Куда ты, солдат, холодную тащишь? Сказал, чтоб светилась! - тут же прервал он себя. Раздуй мехи, раздувай, не бойся!
Ливитин спустился по скобчатому трапу внутри мачты улыбаясь и с той же улыбкой быстро пошел к кормовому люку.
Шиянов встретил его озабоченно и недовольно.
- Садитесь, Николай Петрович... Кто такой Тюльманков?
- А это тот матрос, которого вы орла драить послали, - без задержки ответил Ливитин, отодвигая кресло и доставая портсигар: беседа, кажется, обещала быть неслужебной. - Курить позволите, Андрей Васильевич?
- Пожалуйста... Я не про это спрашиваю, - нетерпеливо сказал Шиянов, и Ливитин заметил, что большой и средний пальцы его руки непрерывно раскатывают невидимый шарик. Шиянов, очевидно, был в серьезном затруднении. - Кто он такой вообще?
Ливитин недоумевающе посмотрел на него и на лейтенанта Греве. Этот сидел спокойно и выжидающе.
- Комендор... Второй наводчик левого орудия четвертой башни.
- Точнее? Характер? Поведение?
Ливитин пожал плечами:
- Нерасторопен. Характер угрюмый, нервный матрос. Пьяным не замечался...
- Это все не то, Николай Петрович, - перебил Шиянов. - Кто он в прошлом?
В прошлом! Еще одно прошлое встало перед Ливитиным, как бы в ответ на его мысли на мачте. Он развел руками:
- Право, не знаю. Разрешите, я сейчас вызову фельдфебеля.
Шиянов поморщился, и пальцы его задвигались быстрее.
- Я полагал, что вы сами знаете матросов своей роты, Николай Петрович... Каковы его политические убеждения? Вы считаете его вполне благонадежным?
