суммы по давно прекращенному делу — около 500 фунтов стерлингов.
Иск этот явился тяжелым испытанием для человека, начавшего заново устраивать свою жизнь. Уинстэнли теперь сводил концы с концами, это правда; ему не приходилось пасти чужой скот. Но вся собственность семьи вместе взятая не составляла и десятой части требуемой суммы. Да и земля, на которой Уинстэнли жил и хозяйствовал, ему не принадлежала, и доход с нее приходилось отдавать тестю. Откуда взять столько денег?
И как появилась эта невероятная сумма? У него в обороте никогда столько не было. За поставку «бумазейных тканей, льняной одежды и подобных товаров» он остался должен Олсворту 114 фунтов, которые возвратил, продав дом и имущество.
Он очень хорошо помнил, что расплатился с Олсвортом сполна. Но вот как доказать это… В его многочисленных бедствиях и скитаниях думал ли он о сбережении расписок, документов об уплате, конторских книг? Нет, конечно. Он жил своими мыслями, поисками, потом — делами колонии; он писал трактаты, которые конечно, были для него неизмеримо более важны, чем какие-то долговые бумаги… Он их не сохранил. И теперь поплатился. С него требовали немедленной уплаты огромной суммы.
Уинстэнли решается протестовать. Он теперь не бесправный копатель, которого можно без суда тащить в тюрьму и лишать коров, ему не принадлежащих. Он почти что «джентльмен», уважаемый человек, живущий в господском манориальном доме. И, возможно, по совету тестя, Уинстэнли обращается за защитой в самый высокий королевский суд — суд канцлера. Во время революции этот суд пытались отменить как послушное орудие монархии. Левеллеры и представители левых народных сект суд канцлера бойкотировали и настоятельно требовали его ликвидации. Теперь это высшее судилище обладало всей силой полномочий опять.
Двадцатого октября 1660 года Уинстэнли подает в суд канцлера прошение. В начале апреля 1641 года, пишет он, будучи гражданином Лондона, он имел торговые отношения с Ричардом Олсвортом, тогда тоже гражданином Лондона, каковые продолжались в течение двух или трех лет. В 1643 году, во время гражданской войны, он, Уинстэнли, оставил торговлю и расплатился со всеми своими кредиторами. В частности, Олсворту он уплатил 434 фунта стерлингов за поставку товаров, а затем еще отдал ему 42 фунта и кусок синего сукна стоимостью в 9 фунтов в возмещение долгового обязательства на 50 фунтов. Он не может доказать этого — его документы не сохранились. Уинстэнли просил суд канцлера потребовать у истцов, чтобы последние представили конторские книги Ричарда Олсворта, где все сделки должны быть зафиксированы.
Видимо, истцам сделать это не удалось, и судебное преследование было прекращено. Но в том же году Уинстэнли подстерегала еще одна неприятность.
Его бывший знакомец и противник, рантер Лоуренс Кларксон, с которым они столько спорили в начало 1650 года, выпустил теперь покаянный памфлет. Он назывался «Заблудшая овца найдена, или Блудный сын возвратился в дом отца своего, после многих печальных и утомительных странствий по многим религиям». Цинично и бесстыдно Кларксон повествовал о своих похождениях. Он признавался, что считал бога бесконечным ничто и полагал, что нет никакого дьявола и воистину никакого бога, а только природа. В Писании он нашел столько противоречий, что совсем ни во что не верил. «Таверны я называл домом божьим, — вспоминал он, — буфетчиков ангелами, а бурдюк — божеством…»
Далее шли полные хвастовства и самолюбования пространные описания скитаний и речей, многочисленных связей с женщинами, успеха среди толп народа, пьяных с>ргий, объедения, воровства и обмана, разгула и порока… Как он ходил из графства в графство, проповедуя на папертях и базарных площадях, окруженный бродягами и сомнительного поведения женщинами, и собирал со слушателей деньги за свои проповеди. Как пировал в тавернах на эти деньги и предавался разврату. Как крестил людей, погружая их в ручьи и речки, и как обманывал солдат и судей, привлекавших его к ответу. Как затем увлекся «искусством магии», вызывал духов, лечил болезни, зарабатывал колдовством…
Трудно сказать, чего здесь было больше — показного самобичевания или желания обнажить самые темные, самые постыдные стороны своей души и жизни, дабы читатели с изумлением и восхищением качали головами. Кто бы еще осмелился так нагло демонстрировать грязную наготу?
И было тут еще желание мелко отомстить тому, кто когда-то задел его за живое. Тогда, десять лет назад, Уинстэнли резко и прямо заявил, что решительно не согласен с практикой рантеров и не желает иметь с ними ничего общего. Он заявил во всеуслышание, что царство рантеров — это царство, полагающее всю прелесть и весь смысл жизни во внешних объектах — в наслаждении пищей, питьем, женскими ласками… Это «царство тьмы, полное неразумия, сумасшествия и беспорядка», разрушительно для тела, ибо приносит болезни, бессилие, слабость и гнилость, и пагубно для духа; оно разваливает семьи и губит потомство.
Кларксон не забыл вождя бедных копателей и в своем покаянном памфлете припомнил ему выступление против рантеров. Но ответом на принципиальную критику Уинстэнли был мелкий, сомнительного свойства личный выпад.
«Тогда основой моих суждений, — писал Кларксон, — было то, что Бог сделал все вещи добрыми и нет ничего злого, кроме того, что человек рассудит как злое; и я полагал, что нет таких вещей, как воровство, обман или ложь, но человек делает их таковыми. Ибо если человек рожден в этот мир без всякой собственности, без моего и твоего, то нет таких понятий, как воровство, обман или ложь, для предотвращения чего Эверард и Джерард Уинстэнли вскапывали общинные земли, чтобы посредством этого все могли жить своим трудом и чтобы не было нужды в обмане, но в единстве друг с другом; они не знали тогда, что это было царство дьявола, и разум был его владыкой, и что разум естественно предпочитает любить себя превыше всех других и собирать себе все богатства и почести, какие только может, и тем самым захватить власть над своими собратьями по творению».
Итак, Разум, который Уинстэнли считал высшим добром и справедливостью, богом, совестью внутри человека, для Кларксона, наоборот, — себялюбивая сила, которая заставляет присваивать чужое добро и власть над себе подобными.
«Так что я дал понять Джерарду Уинстэнли, что в сердце его взлелеяны себялюбие и тщеславие и с помощью вскапывания он хочет, если возможно, привлечь на свою сторону народ, посредством чего имя его сможет возвеличиться среди бедных обитателей страны,
