душу этого человека мало знаем. Теперь уроки ясны. Лучше иметь меньше, да лучше. Чем иметь какого-нибудь гнилого консерватора, лучше взять менее квалифицированного, менее опытного, но честного человека, он будет учиться. Если даже он не вредитель, но он гнилой, то нечего его держать, лучше взять молодого человека, подучить, и он будет прекрасно работать…
— Послушай, зачем тебя все-таки Ежов задержал? — еще раз тихо спросил, наклонившись к Баку, Карпович.
Бак недовольно поморщился: такие вопросы не задают, тем более начальству, и тем более дважды. Хоть они с Карповичем и друзья, все же не следует забывать о субординации. Однако слова Карповича поневоле заставили Бака отвлечься от происходящего. «Вот еще свалилась на мою голову, — недовольно подумал он о Спиридоновой. — Упряма как черт. Такую на испуг не возьмешь. А видно, показания ее ох как требуются хозяину. Такая свидетельница по делу Бухарина была бы просто подарком. Ну ничего, Михайлов мужик опытный…»
Пока Бак размышлял, Микояна уже сменил следующий оратор. На трибуне был нарком совхозов Калманович, тот самый, которому «скромность», по словам Ежова, мешала разоблачать многочисленных врагов в своем ведомстве. Заместитель наркома внутренних дел Башкирии проследил за взглядом своего начальника и счел нужным пояснить:
— Оправдывается.
Бак уловил конец фразы Калмановича:
— …товарищ Молотов говорил, что к технике надо прибавить политическое воспитание, это — совершенно ясное и обязательное для нас указание. Но в то же время по нашей линии мы не полностью овладели техникой в отдельных отраслях нашей работы.
Молотов из президиума тут же отреагировал:
— Дело не в том, чтобы требовать от вас овладения техникой во всех отраслях вашей работы, а дело в том, чтобы требовать от вас самого элементарного порядка в работе наркомата, которого пока нет.
— Я тоже об этом скажу, — пояснил Калманович. — Думаю, что я не делаю ошибку, если сейчас говорю о тех крупных прорывах, которые у нас были и на которые нам надо обратить внимание…
— Забываете главное! — сурово бросил Молотов.
Его немедленно поддержал Каганович:
— Вы скажите, что у вас в Бийском зерносовхозе сидел в течение ряда лет крупный вредитель Кудряшов. Почему же вы его не заметили? Ведь совхоз работал очень плохо, почему вы его не раскрыли?
Калманович хотел что-то сказать, но Лазарь Моисеевич не дал ему и рта раскрыть:
— Здесь же обсуждается не вопрос о вашей деятельности, о недостатках этой деятельности. — Очки Кагановича ехидно блеснули. — А о вредительстве, которое у вас было, вы ни одного факта не приводите и ставите себя в неловкое положение.
Бак понял, что наркому совхозов нужно срочно оправдываться. Его собрались расчихвостить, что называется, по полной программе.
— Вы поставили сейчас этот вопрос, — в голосе Калмановича слышалось некоторое напряжение, — а товарищ Ежов в своей речи спрашивал, почему не выходят и не говорят о программе по ликвидации последствий вредительства. Я с этого и начал.
Из зала посыпались раздраженные реплики:
— Неверно! Не с того!
Каганович немедленно отреагировал на поддержку зала:
— Ловко вы тут играете. Товарищ Ежов ставил вопрос о вредительстве!
— Я сказал, что в конце буду говорить о своей плохой работе по линии кадров, — пояснил Калманович.
И опять Каганович поддел его:
— Почему в конце? Это же главный вопрос!
Бедняге Калмановичу явно приходилось туго. Он повернулся лицом к президиуму и вдруг выпалил:
— Раскрыл ли я хоть одного вредителя? Ни одного!
В зале послышался сдержанный смех. Шкирятов с места примирительно сказал:
— Потому что ты не знал.
Калманович схватился за его слова, как утопающий за соломинку:
— Потому что я не предполагал, что может быть это вредительство. Я считал, что это плохая работа. Вот в чем моя вина, вот в чем моя ошибка. Вот сидел Кудряшов, проваливал Бийский совхоз, он старый директор. Мы сняли его, но перевели в другой совхоз. Это наша ошибка, мы не разобрались в нем как следует.
— Расскажите, в чем конкретно выразилось вредительство Кудряшова и какие уроки вы извлекли из его вредительства, — опять вмешался Лазарь Моисеевич.
Калманович почувствовал себя немного увереннее:
— Я должен сказать, что уроки вредительства отдельных директоров совхозов показали, что вредители действовали главным образом на увеличение падежа скота. Об этом говорил и товарищ Ежов. Он приводил факты вредительского кормления свиней негашеной известью. Нам нужно взяться за главное — за кадры в совхозах. Кадры здесь будут решать вопрос…
Каганович заметил с усмешкой:
— У вас в ремонтных мастерских, где ремонтируются комбайны и тракторы, очень много эсеров, меньшевиков и троцкистов.
И опять Калманович был вынужден отбиваться:
— Наши ремонтные мастерские резко изменились в своем лице за последнее время… — Он старался говорить убедительно, но голос не повиновался. Откашлявшись, продолжил: — В них сейчас осталось очень незначительное количество людей, которые проверялись за последнее время. Наши политотделы в этом отношении проделали большую работу, проверили много людей, но, может быть, еще не доделали эту работу до конца. Порядка в работе нашего наркомата еще нет…
На последней фразе голос Калмановича опять сел, и Баку даже стало жаль беднягу, и не удержится, — невольно подумал он. — Ох не удержится…»
Этот Пленум, известный как февральско-мартовский, — один из самых трагических пленумов ЦК сталинской партии. Даже начался он трагически: за пять дней до его открытия — открылся он 23 февраля — скоропостижно скончался (покончил с собой) Серго Орджоникидзе. Во всех газетах — медицинское заключение о его смерти и странная фраза: «банда шпионов и убийц, троцкистов-бухаринцев, своим предательством и изменой ускорила смерть товарища Серго». Осуждение Троцкого уже состоялось. процесс над Бухариным был не за горами. Их имена теперь сводили вместе: имена тех, кто вместе с Лениным делал «великую революцию», отныне — имена «врагов народа».
К 1937 году страну уже охватила истерия, умело провоцируемая правительством и лично товарищем Сталиным. Вредительство видели во всем и везде. И
