Конечно, верили «чудесному спасению » далеко не все; можно даже сказать, что на первых порах в это почти никто и не верил. Проводилось же расследование, была официальная процедура похорон, на которой присутствовали именитые должностные лица, родственники погибшего и даже благочестивый митрополит Геласий. К тому же гроб с телом Царевича стоял в Угличе в храме открытым несколько дней, а к нему стекалось множество народа, в том числе и дворовых людей Нагих, знавших Дмитрия в лицо, так что «осуществить подмену » не было никакой возможности. Первопатриарх же Иов, как только возникли разговоры о самозванце, тут же обратился к пастве с окружным посланием, где называл истинное имя «похитителя» титула Царевича. Всё это имело воздействие, но далеко не на всех.
Нельзя не учитывать, что с тех пор, как погиб Дмитрий, прошло много лет, важные подробности его смерти и похорон забылись. Эта тема вообще была изъята из официального обращения более десяти лет. Как показало развитие событий, то была стратегическая ошибка правительства Бориса Годунова. Спохватились, когда слух о «спасённом Царевиче Дмитрии» начал приобретать характер своеобразной общественной пандемии.
Для некоторых родовитых, таких как Василий Шуйский или Фёдор Никитич Романов, появление самозванца открыто путь к политическому реваншу, к ниспровержению Бориса Годунова; Василий Шуйский потом в этом откровенно признавался. Этот боярин, стоявший у гроба с телом погибшего Цесаревича, принимавший участие в его погребении, всё прекрасно знал. Ни в какое «чудо Царевича» он не мог верить, так как упомянутое «чудо» являлось рукотворным.
Можно сказать, что в данном случае именно слух «родил героя »; точнее говоря, произвёл на свет одного из самых гротесковых антигероев Русской истории. Подробности «угличского чуда» описал в своих записках Жак Маржерет, который был близок к Лжедмитрию, возглавляя при нём отряд иноземной стражи самозванца, то есть являлся начальник его личной охраны. Уместно попутно заметить, что свою роль эти наёмники сыграли из рук вон плохо и не смогли уберечь своего повелителя от гибели в мае 1606 года.
По словам Маржерета, как только Нагие были отправлены в Углич, то у них возникло опасение за жизнь Царевича. Они «предугадали» коварный замысел Бориса Годунова и «нашли средство подменить его другим мальчиком »^*^ Что это был за мальчик и куда дели настоящего, обо всем этом не говорится ни слова.
Маржерет называет и точный год— 1600-й,—когда «разнеслась молва о Дмитрии Ивановиче ». Если это было действительно так, то невольно возникает предположение, что «дело Романовых» могло быть спровоцировано именно этим обстоятельством. Как уже говорилось, Григорий Отрепьев некоторое время подвизался на подворье Романовых, и не исключено, что разговоры о «чудесном спасении » и о его «подмене » там велись. В одном месте своих записок Маржерет даже называет Романовых вместе с Нагими боярскими родами, стремившимися «избавить младенца от грозившей опасности. Спасти же Царевича они иначе не могли, как только подменив его другим и воспитав тайно »^^^. Одного этого было достаточно, чтобы царская кара обрушилась на весь боярский клан. Конечно, всё это только предположения, но почти вся Лжедмитриада на этом построена; без них обойтись в данном сюжете невозможно.
Имеются указания на то, что, как сам уверял самозванец, его спасли «бояре и дьяки Щелкаловы». Об этом, например, повествует «Новый летописец ». Братья Щелкаловы — Андрей и Василий — занимали видное место в системе государственного управления конца XVI века. Особенно значимой фигурой был старший — Андрей (ум.1598), начавший занимать столь удивительные для дьяка влиятельные позиции ещё в эпоху Иоанна Грозного. В 1583 году он вёл переговоры с английским послом Иеремией Баусом (Боусом), который, не без трудностей покинув России, написал, что, когда он выехал из Москвы летом 1584 года, Никита Романов и Андрей Щелкалов «считали себя царями и потому так и назывались многими людьми».
Андрей Щелкалов поочерёдно возглавлял приказы: Разрядный, Поместный, Казанского Дворца. Борис Годунов, считая Андрея Щелкалова необходимым для управления государством, был очень расположен к дьяку, стоявшему во главе всех прочих дьяков в целой стране. Во всех областях и городах ничего не делалось без его ведома и желания. Борис Годунов, ценя Щелкалова за ум, ловкость дипломатическую, позже подвергнул его опале за «самовольство»: Андрей Яковлевич и его брат Василий «искажали росписи родословных людей и влияли на местнический распорядок, составляя списки административных назначений». Иными словами, обвинялись в самоуправстве и неправомочном использовании казённых средств. В 1594 году Андрей Щелкалов потерял все свои посты и отошёл от дел.
Его брат Василий, будучи младше Андрея на двенадцать лет, начал свою служебную карьеру дьяком Разбойного приказа, а в 1577 году возглавил влиятельный Разрядный приказ и оставался на этой должности до 1595 года, а затем возглавил Посольский приказ. В 1601 году потерял все посты и оказался в опале. Лжедмитрий оказал опальному Василию Щелкалову «великую милость»: вернул из изгнания и наградил чином окольничего. В этом решении нельзя разглядеть признака личной благодарности: самозванец всех, подвергавшихся преследованиям при Борисе Годунове, чествовал и возвышал. Если бы здравствующий Василий — брат Андрей уже преставился — был бы действительно «спасителем», то Щелкаловых надо было чествовать как родственников, а не только отмечать как служащих, пострадавших от Бориса Годунова.
Теория об участии Щелкаловых в деле «подмены» и спасения «истинного царевича» кажется фантастической. Так называемая «подмена» могла произойти в промежутке между 1584и1591 годами. Здесь возникает несколько контраргументов, которые невозможно фактурно опровергнуть. Во-первых, Щелкаловы, и особенно старший Андрей, в это время верные союзники Годунова. С какой стати им надо было ставить под удар карьеру и собственную жизнью, чтобы играть в пользу Нагих.
Во-вторых, чтобы «спасать» Дмитрия, надо было знать или хотя бы догадываться о подобном умышлении Бориса Годунова. Никогда и нигде подобное намерение не было зафиксировано; все утверждения об этом носят исключительно публицистический характер и предметного значения не имеют.
И наконец, в-третьих: если даже и допустить, что «истинный царевич » спасался месяцы или годы — тут нет ясности никакой — где-то в поместье или в московском доме у Щелкаловых, то ведь надо представлять общественные условия эпохи, чтобы исключить подобную возможность полностью. Никакое «дитя » не могло бы бесследно существовать ни у какого должностного лица; система государственного контроля и взаимного «пригляда» была так хорошо поставлена, что об этот вскоре неизбежно стало бы известно...
