В октябре Флобер, продолжая беспокоиться о безупречных материалах для «Бувара и Пекюше», едет в Этрета. Он встречает там свою старую подругу Лауру де Мопассан, мать Ги, и в отчаянии, видя, что она постарела, больна и почти ослепла: «Она больше не может переносить свет и вынуждена жить в темноте. Она кричит от света лампы. Это ужасно! Какими мы стали!»[644] Плохие новости следуют одна за другой: Шарпантье откладывает роскошное издание «Святого Юлиана», несмотря на участие Аженора Барду, постановщика для «Замка сердец» не находится, а лесопильня Комманвиля будет продана, судя по всему, очень невыгодно. Покупатели редки и нерешительны. «Когда ты оказался на дне пропасти, бояться уже нечего, – пишет Флобер принцессе Матильде. – Я плохо управлял своей лодкой, ибо слишком идеально относился к жизни; я наказан за это. Вот и вся загадка».[645] Эдмон де Гонкур, обеспокоенный бедностью друга, помечает 10 декабря: «Удручающие новости о бедняге Флобере. Он, кажется, полностью разорен; и люди, из любви к которым он разорился, будут упрекать его за сигары, которые он курит, а его племянница скажет: „Мой дядя – особенный человек, он не умеет противостоять ударам судьбы!“»
На самом деле Каролина далеко не безразлична к переживаниям дяди. Однако она сама на грани нервного расстройства. Они стартовали в одной лодке (он и она), которая дала течь. Из-за ошибки Комманвиля. «Я расстроен оттого, что вижу, как рядом со мной страдают те, кого я люблю, и оттого, что это мешает моей работе, – пишет Флобер принцессе Матильде. – Сияет солнце, а на земле и на крышах лежит снег. Я живу, как медведь в своей берлоге! До меня не доходит никакой шум, и, чтобы забыть о несчастьях, я изо всех сил тружусь. За четыре месяца сделал три главы, что при моей обычной медлительности удивительно».[646]
К Новому году госпожа Бренн, «дорогая красавица», посылает ему коробку шоколада. Он взволнован ее вниманием: «Вы, я чувствую, любите меня, и я благодарен вам от всего сердца». Но в письме, сопровождающем подарок, она дает ему совет искать достойную и хорошо оплачиваемую работу. Он возражает: «Прошу вас, дорогая моя, не говорите больше со мной о службе или каком-либо положении! Сама мысль об этом наводит на меня скуку или, точнее, унижает меня, понимаете?»[647]
Несколько дней спустя, поскольку она возвращается к той же теме, он говорит еще более откровенно: «Что касается места, должности, моя дорогая подруга, то я на это не соглашусь никогда! никогда! никогда! Это равнозначно тому, что он захотел бы мне подарить офицерский крест. Когда дела идут из рук вон плохо, можно жить в гостинице на тысячу пятьсот франков в год. Я скорее соглашусь на это, нежели получу хоть сантим из бюджета… Да и, по правде говоря, разве я способен занять должность, какой бы она ни была? Меня завтра же выставят за дверь за дерзость и неповиновение. Несчастье не сделало меня более уступчивым, наоборот! Я больше чем когда-либо неисправимый идеалист и скорее сдохну от голода и злобы, нежели пойду на самую незначительную уступку».[648] Его максима: «Почести бесчестят, звание унижает, должность отупляет». А между тем Альфонсу Доде признается: «Жизнь моя тяжела. Мне нужно быть сильным, как вол, дабы не сдохнуть».[649]
Он досадует на то, что доктор Фортен не дает ему принимать опиум, чтобы уснуть. Вечером после ужина он зовет Жюли, одетую в старое платье в черную клетку, которое когда-то носила госпожа Флобер. Он теряется от неожиданности. Ему кажется, что это мать вернулась на землю и занимается своими домашними делами. «Я думаю о матушке, да так, что на глаза наворачиваются слезы, – пишет он Каролине. – Вот и все мои радости».[650] 21 января продажа лесопильни откладывается, он снова пишет племяннице: «Мы не можем ничего говорить, ни строить какие-либо планы, даже на ближайшее будущее, до тех пор, пока не состоится продажа! Мне хочется, чтобы это произошло как можно скорее! Когда все кончится, у меня будут хоть какие-то несколько тысяч франков, которые позволят мне довести до конца „Бувара и Пекюше“. Стесненные обстоятельства, в которых я нахожусь, все больше выводят меня из равновесия, и от этой затянувшейся неизвестности я впадаю в отчаяние. Несмотря на огромное усилие воли, я чувствую, что не могу избавиться от тоски. Со здоровьем все было бы в порядке, если бы я мог спать. Но у меня постоянная бессонница; когда бы ни лег – поздно или рано, – засыпаю только в пять утра. А потом после обеда у меня все время болит голова… Жаловаться бесполезно! Но еще более бесполезно – жить! Какое у меня теперь будущее? Не с кем даже поговорить. Я живу совершенно один, как злобный дикарь». Ему хочется поехать в Париж, чтобы пополнить материалы, но Комманвили занимают его квартиру, а втроем там жить невозможно. «Здесь меня хотя бы ничто не раздражает, а там – как знать», – пишет в заключение он.
25 января, отправив письмо, Флобер упал на обледеневшей дорожке в саду, когда шел открывать дверь в ограде, и сломал ногу. Первое, что нужно сделать, – успокоить Каролину: «Боюсь, как бы „Нувеллист“ не поместил заметку, которая тебя взволнует. В субботу, поскользнувшись на обледеневшей дорожке, я вывихнул ногу, есть трещина в малой берцовой кости, но нога не сломана. Фортен (которого я ждал двое суток) хорошо лечит меня. Ко мне часто приезжает Лапорт и остается здесь на ночь. Сюзанна[651] ухаживает за мной. Я читаю и курю в кровати, придется пролежать полтора месяца… Когда мне сделают доску, чтобы писать в кровати, напишу тебе подробнее».[652]
Преданный Лапорт, несмотря на то, что является генеральным советником, присматривает за ним, остается время от времени ночевать в Круассе и даже под его диктовку пишет письма. Флобера трогает эта забота, он называет его «сестрой». В Круассе приходят послания, в которых выражается сочувствие. Флобер рад и в то же время раздражен: «Вчера я получил пятнадцать писем, сегодня утром – двенадцать, на них нужно отвечать или просить отвечать. Какие расходы на марки!» Но больше всего его возмущает «Фигаро», опубликовавшее информацию о случившемся: «Вильмессан посчитал, видно, что оказывает мне честь, доставляет удовольствие и служит мне. Как бы не так! Я во-о-о-змущен! Мне не нравится, когда публика что-то знает о моей особе. Скрывай свою жизнь (максима Эпиктета)»,[653] – пишет он Каролине.
Как только с ноги сходит опухоль, он надеется через пару недель сесть в кресло. Ему сделают «сапог из декстрина». Едва он надевает его, как начинается страшный зуд, который не дает спать. Во время бессонницы он только и думает, что о «проклятых делах». «Это так далеко от того, в чем я был воспитан, – пишет он племяннице. – Какая разница! Мой бедный батюшка не умел составить счет до самой своей смерти, а я не видел бумаги с печатью. Мы жили в таком презрении к занятиям и денежным делам! И под такой защитой, в таком благосостоянии!»[654] Когда ночью он закрывает глаза, начинаются кошмары: «Я полз на животе, а Поль (консьерж) оскорблял меня. Мне хотелось проповедовать ему религию (sic), но меня все покинули. Я был в отчаянии оттого, что ничего не мог сделать. И все еще думаю об этом. Только прекрасный вид реки меня немного успокаивает».[655]
