Ознакомительная версия.
Это, вероятно, и было самым логичным объяснением радикального изменения поведения консула.
Кстати, это не помешало Петрову остаться антисемитом. Уже после того как он отбыл положенный срок в Израиле, бывший консул написал книгу воспоминаний, где с явным антисемитским душком исказил всю израильскую реальность, пытаясь угодить официальной коммунистической пропаганде.
Я купила эту довольно толстую книгу, но, не прочитавши даже треть, выбросила в мусорный ящик, противно было держать ее в руках.
Я, между прочим, всегда писала в анкетах, что у меня есть родственники за границей.
Как-то дядя Мордехай, узнав, что из-за такой записи многие советские евреи оказались в лагерях, сказал: «Почему же, Лея, ты была такой наивной? Наверное, ты единственная в СССР, кто не побывал в сталинских лагерях с такой записью в анкете».
Тогда я ему рассказала анекдот, который в свое время ходил в народе. Как-то еврея вызвали в отдел кадров и строго спросили: «Товарищ Рабинович, почему вы не указали в анкете, что имеете родственников за границей и, в частности, в Израиле?» А Рабинович наивно ответил: «Что вы, товарищ начальник, это мои родственники дома, а я за границей».
Накануне возвращения в Москву меня охватило сильное беспокойство. Было ощущение, будто бы я возвращаюсь из отпуска, проведенного на свободе, в тюрьму, за решетку, на пожизненное заключение. Я 25 лет мечтала вернуться домой; и вот я дома, но вопреки всякой логике добровольно возвращаюсь в изгнание. Таковы парадоксы жизни!
Конечно, одновременно с разочарованием в связи с предстоящей разлукой в моей душе поднималась теплая радостная волна ощущений от предвкушения встречи с мужем и детьми. Трудно сказать, какие эмоции превалировали у меня в те дни. Скорее всего, происходила их периодическая смена: я то плакала, глядя на мою бедную маму, которая тоже страдала по поводу моего отъезда, то душа моя оттаивала, когда я вспоминала про семью во Владыкине.
И вот волшебная сказка, в которой я провела более четырех месяцев, закончилась, и я спустилась с небес на грешную землю.
В вечер перед отлетом собрались только самые близкие: мама, сестры, брат Яков и дядя Юда. Мы долго сидели за столом, и я уж теперь не помню, о чем мы тогда говорили. Но это, собственно, не важно. Зато я хорошо запомнила, практически на всю оставшуюся жизнь, ту невероятно душевную, теплую атмосферу, которая бывает только между очень близкими людьми, когда слова в общем-то не имеют абсолютно никакого значения.
Кажется, где-то в конце июля 1956 года я вернулась в Москву.
В 1957 году в Москве состоялся фестиваль молодежи, на котором присутствовала и израильская делегация. Но к сожалению, мне, как я ни старалась, не удалось встретиться с кем-нибудь из этой делегации.
После фестиваля я решила записаться на курсы английского языка, которые открылись при Московском институте иностранных языков.
Преподавание на этих курсах было весьма серьезным и практически не отличалось от преподавания в Институте иностранных языков. Собственно, отличие заключалось только в том, что мы изучали лишь один английский язык, а студенты института учились, естественно, по полной вузовской программе.
Программа курсов была рассчитана на один год. Училась я по вечерам несколько раз в неделю. И приходилось еще довольно много заниматься дома. С большим трудом мне удалось все-таки закончить этот курс, и я довольно сносно овладела английским, который в дальнейшем все время совершенствовала.
В этом же году Эрик окончил среднюю школу, а Изик перешел в очередной класс с очень хорошими отметками.
Письменные архивы мамы. Обращение к детям и внукам
Я, Хая Трахтман, мне полных 76 лет, и я постараюсь описать свое детство. Очень надеюсь, что мои дети внимательно прочитают эти письма и постараются понять их суть. Я прошу Израиля, мужа Бат-Ами, чтобы он прочитал мои заметки всем своим детям и внукам. Он, единственный, кто знает идиш. Я всю жизнь жалела о том, что не получила образования. Сейчас уже, конечно, поздно говорить об этом, но тем не менее это мое горе.
У нас была большая семья: семеро братьев и сестер. Я самая старшая. Жили мы невероятно бедно, так как отец все время посвящал молитвам, а мать просто физически не могла прокормить такую семью. И мы часто действительно голодали.
Я очень жалела своих братьев и сестер, но сама была еще маленькой девочкой, чем же я могла помочь им?
Отец всегда говорил нам, что девочки должны постоянно находиться дома.
Я познакомилась с местным портным и пошла к нему учиться этому ремеслу, так как рано поняла, что вряд ли у меня появится возможность учиться по-настоящему и получить хорошее образование.
Однако отец однажды пришел в дом портного и забрал меня. Он сказал, что женщина должна уметь только молиться и написать письмо, больше ей не нужно знать ничего, а потому не надо учиться.
Но я очень хотела помочь своим несчастным братьям и сестрам, которых жалела всем сердцем. А как же я могла помочь им без ремесла в руках?
Мы видели, что другие родители беспокоятся о своих детях. А наши голодали вместе с нами, все мы были голыми и босыми. При этом они категорически запрещали нам жаловаться кому-либо на нашу беспросветную жизнь. И мы, дети, боялись их и никому не жаловались.
Соседи, конечно, видели, что мы постоянно голодаем, и часто предлагали еду. Но мы всегда говорили, что недавно покушали, так как очень боялись наказания. Два самых моих любимых братика умерли от постоянного недоедания и ужасных условий жизни. Одного из них звали Авраам, другого – Моше. О мои дорогие, любимые братья! Как я вас жалела, но, к огромному горю, ничего не могла для вас сделать!
Мне тогда самой было лет десять, не больше. Но смерть любимых братьев, одного за другим, так потрясла меня, что это трагическое событие раннего детства навечно врезалось в мою память.
После смерти братьев я, несмотря на еще совсем детский возраст, хорошо поняла, что если ничего не делать, то мы все погибнем, так как родители были заняты только молитвами. И я стала вышивать для гоев нашего местечка. У меня от рождения была склонность к ручной работе. Мне буквально было достаточно показать пару раз, и я уже могла повторить показанную работу. У меня появились заказы, за которые я отказывалась брать деньги. Я просила, чтобы крестьяне расплачивались только продуктами питания. Таким образом, я пыталась хоть как-то облегчить голодную жизнь моей большой семьи. Но конечно, я одна не могла прокормить всех. Тяжелое это было детство, и, пожалуй, не хватит бумаги, чтобы описать все страдания, которые мне пришлось испытать буквально с того возраста, с которого я стала себя осознавать.
Ознакомительная версия.
