И вот стою я в хлебном магазине, терроризирую продавщицу.
- Хау мач (сколько)? - спрашиваю у продавщицы, тыкая пальцем в очередной батон, так как ценники написаны так, что разглядеть совершенно невозможно. Жестикулируя, она начинает мне что-то объяснять.
- Я не понимаю. Пиши цифрами на бумаге.
Кажется она поняла меня. Взяв бумагу - пишет: $1-85.
- Но-оу! - гневно восклицаю я. - Давай следующий!
Сортов хлеба очень много. Народу - ни одного человека. За полчаса мы с продавщицей миновали уже значительную часть прилавка. Я не увидел, а скорее почувствовал на себе заинтересованный взгляд. Спустившись со второго этажа, в дверях стоял владелец магазина и внимательно наблюдал за нашими потугами. Подождав еще немного, он подошел ко мне, и по его жестикуляции я понял, что он интересуется, откуда я приехал.
- Рашен! - объяснил я. - Москоу!
И тут началось такое, что заставило ужасно пожалеть об отсутствии у меня видеокамеры. Это были бы уникальные кадры. Зрачки глаз хозяина магазина сузились, как будто он взглянул на яркий свет. На глаза навернулись слезы.
- О, рашен, рашен! - заорал он и стал падать в обморок. Мне пришлось подхватить его за плечи, чтобы он не разбил себе голову о кафельный пол.
Придя в себя, хозяин бросился к прилавку, схватил два самых дорогих итальянских батона и стал совать мне их в руки, жестами поясняя, что никаких денег он с меня не возьмет. Одновременно он объяснял продавщице, что, когда этот «рашен» будет приходить в булочную, она должна давать ему самый лучший хлеб и никогда не брать с него плату.
Только много позже мне удалось узнать, что при своем безразличном отношении к чужим судьбам (прохожие могут идти мимо умирающего человека, и никто не остановится, чтобы помочь) американцы необычайно сентиментальны, ужасно жалеют русских, живущих в России. Нью-йоркские газеты без конца печатают статьи об их безрадостной, нищенской жизни. Помнится, мне один из приятелей читал статью о посещении в самом начале перестройки американским корреспондентом Тишинского рынка в Москве.
«На грязном снегу шеренгой безучастно стоят оборванные, поникшие люди. Мороз крепчает. Что же делают они здесь в такую стужу? Вот старик с трясущимися руками и длинной седой бородой. В руке он держит висячий замок, который рассчитывает продать, чтобы купить для себя краюху хлеба. Правда, замок без ключа. Но все равно в глазах старика теплится надежда. Рядом старушка на костылях демонстрирует проходящим алюминиевый чайник с отломанным носиком. Несколько поодаль стоит молодая мама с девочкой четырех-пяти лет. Мама продает собачий ошейник, а девочка умоляющим взглядом провожает каждого проходящего мимо. Она ужасно замерзла и не дождется, чтобы кто-нибудь наконец купил ошейник и можно было бы уйти с этого обжигающего мороза домой.
- А где же собака от ошейника? - заинтересовался здоровый, с обветренным лицом, похожий на северянина мужчина.
- Бобик очень много ел колбасы, и доктор сделал ему укольчик, - принялась объяснять малютка. - Теперь он сладко спит.
- Покупаю! - пробасил здоровяк.
- У вас что, собака есть? - вмешался корреспондент.
- Нет собаки. Девочку жалко…»
Вот такие очерки читают американцы в своих газетах и, услышав слово «Рашен», заливаются слезами.
О, Амэрыка!
Большое впечатление произвело на меня общение с органами социальной защиты населения. Как-то баба Люся в очередной раз разболелась и попросила меня получить за нее пенсию. Придя по указанному адресу, я увидел грязнущее помещение, в котором стоял один деревянный стол, никакого намека на сидячие места и втиснувшуюся в этот отвратительный сарай толпу наших соотечественников.
За перегородкой в стеклянном окошке красовалась черная физиономия служащей, которая должна была выдавать квитанции, принимать их обратно заполненными и после этого выдавать пособие. На столе стояла чернильница-непроливашка. Такими наши школьники пользовались после Великой Отечественной войны. Рядом лежала деревянная ручка с 96-м металлическим пером того же времени. На ручке имелся круговой надрез, за который она была привязана пеньковой веревкой. Другой конец веревки был прибит громадным гвоздем к торцу стола. Веревка была довольно короткой и не давала возможности заполнять документы в любой точке стола. Поэтому вокруг происходило постоянное движение. Зато очередь к окошку стояла неподвижно. Молодая негритянка, засунув указательный палец в ноздрю до второй фаланги и тщательно изымая содержимое черного носа, абсолютно не обращала внимания на изнывавшую возле ее окошка публику.
- Ну, что вы делаете? Разве не видите, что люди стоят? - начала волноваться очередь.
- Я думаю, - глубокомысленно отвечала женщина, не прерывая своего гигиенического занятия.
И ничего сделать было невозможно. В частном секторе такая служащая, не проработав и минуты, оказалась бы на улице. В муниципальном - все наоборот. Тут имеется профсоюз, в обязанности которого входит разборка конфликтов между руководителями и служащими. Своих работников профсоюз в обиду не дает. Самый отъявленный негодяй может рассчитывать на его защиту. Уволить лодыря немыслимо.
Простояв в очереди более двух часов и получив причитающуюся бабе Люсе пенсию, я возвратился домой. И очень кстати. Хозяин дома, в котором баба Люся снимала квартиру, стоял в центре комнаты и чисто итальянской убедительной жестикуляцией давал понять, что все сроки оплаты квартиры уже миновали. Но баба Люся не понимала ни итальянскую жестикуляцию, ни английскую речь. Поэтому в таких случаях она звонила своей знакомой, владеющей английским языком, и просила выслушать то, о чем говорил хозяин. Затем совала телефонную трубку ему и, подождав несколько секунд, снова вырывала ее, выпытывая у знакомой, что именно он сказал. После этого, выдав свой ответ для последующего перевода, она снова совала трубку в ухо хозяину. Вот таким необычайным способом проходили выяснения их финансовых и других отношений. При всем этом нервное напряжение достигало наивысшей точки.
Дело в том, что все возникающие в Америке жизненные конфликты разрешаются положительно только в случае отличного знания и использования в своих интересах законов. А поскольку количество законов неимоверно велико (в каждом штате свои законы), то обывателю такой объем охватить весьма затруднительно. Поэтому очень трудно обходиться без адвоката или страховой компании.
На первом этаже нашего дома снимали квартиры две семьи. В одной из квартир семья на два дня просрочила оплату. На третий день, придя домой, родители с двумя детьми обнаружили возле подъезда свои вещи, аккуратно сложенные и увязанные красивыми ленточками. А в их квартире живут уже другие люди. На отчаяние и слезы несчастного семейства никто не обратил никакого внимания. Семья не имела адвоката.
