пришлось работать. Она стала ретушером в фотоартели, которая искала заказчиков по деревням вокруг Москвы. Как ни приду к ней, все она сидит за столом у окна, где посветлее. Ее инструментами были остро отточенный карандаш, ластик и обломанная бритва, которой она подчищала увеличенные портреты. Лица на портретах были простые, чаще некрасивые. Глаза смотрели прямо в объектив, и я знала, что людей этих уже нет на свете, – портреты заказывали вдовы, ведь война только-только кончилась. Работы у тети Тони было много, и странно было видеть живое, красивое и тонкое ее лицо рядом с этими смотрящими на меня в тупом оцепенении изображениями умерших.
Когда тетя Тоня заболела, мама часто навещала ее – и дома, и в больнице. На похоронах было много народу – ее братья, Иван Александрович и Николай Александрович [99] с женами, Мария Сергеевна Петровых с дочерью Ариной, Ивичи [100], Генриетта Бондарина, Зося Панова, Берта Сельвинская [101]. Пришел папа. Ему было трудно. Когда возвращались с Немецкого кладбища, автобус, где сидела Елена Тренина, обогнал медленно идущего папу. Она попросила остановиться, и папа поднялся в автобус. Что он чувствовал, прощаясь с Тоней навсегда, видно из его стихов:
Жизнь меня к похоронам
Приучила понемногу.
Соблюдаем, слава Богу,
Очередность по годам.
Но ровесница моя,
Спутница моя былая,
Отошла, не соблюдая
Зыбких правил бытия.
Несколько никчемных роз
Я принес на отпеванье,
Ложное воспоминанье
Вместе с розами принес.
Будто мы невесть куда
Едем с нею на трамвае,
И нисходит дождевая
Радуга на провода.
И при желтых фонарях
В семицветном оперенье
Слезы счастья на мгновенье
Загорятся на глазах.
И щека еще влажна,
И рука еще прохладна,
И она еще так жадно
В жизнь и счастье влюблена.
В морге млечный свет лежит
На серебряном глазете,
И за эту смерть в ответе
Совесть плачет и дрожит.
Мария Сергеевна Петровых, ее дочь Ариша и мама вслед за папой уходили от могилы. Ариша сказала, что ей жаль Арсения. «А мне жалко Марию Ивановну, – ответила Мария Сергеевна, – она потеряла такого друга!»
Не так давно, сиротской осенью, на полупустой даче в Голицыне, где уже почти ничего не осталось от папы, – посланцы его вдовы вывезли все, что там было: папины картинки, глиняных украинских лошадок, стоявших на камине, его любимые чашки с розами и даже телескоп, – я получила от папы, «из-за гроба», бесценный подарок.
Среди случайно оставшихся книг на папиной полке я увидела тонкую книжку. На обложке было нарисовано распахнутое окно с синеющим за ним небом и белым по черному было написано: «Варлам Шаламов. Московские облака».
Ощутил в душе и теле
Первый раз за много лет
Тишину после метели,
Равномерный звездный свет.
Если б пожелали маги
До конца творить добро,
Принесли бы мне бумаги.
Спички. Свечку. И перо.
А я и не знала, что Шаламов писал стихи! Я читала его «Колымские рассказы» – сначала некоторые, в журнале, потом целиком всю книгу. Они меня потрясли. Наверное, их, как Библию, должен прочитать каждый из живущих…
О Шаламове мне было известно очень мало. Как он жил после возвращения? Как и где писал свои рассказы? Были ли у него близкие люди и почему он умер один, в «казенном доме»?
Когда я смотрела на его последнюю фотографию, в приюте, у тумбочки, с миской на коленях, я спрашивала себя: где же была я? Почему не пришла к нему, не наклонилась, чтобы помочь ему обуться, не подала ему попить в его смертный час? Как я могла спокойно жить, когда этот человек нуждался в помощи?
И вот теперь я держу в руках книгу его стихов. В коротенькой аннотации, конечно, ни слова о страшной судьбе Шаламова. А на титульном листе каким-то нетерпеливым, раскидистым, неустойчивым почерком с длинными хвостами у букв «т», «р», «у» сделана дарственная надпись:
Арсению Александровичу с глубоким уважением и симпатией – автор.
Москва, 10 сентября 1972 – В.Шаламов.
Еще в книгу вложена записка на листке в клеточку. Вот она:
Дорогой Арсений Александрович, «Московские облака» вышли в свет, и я шлю Вам сборник с величайшим удовольствием.
Ни авторских со склада, ни заказа с Лавки писателей я до сих пор не могу получить, но в магазинах сборник есть. Еще раз благодарю за рекомендацию в Союз писателей, за добрые советы, жму руку.
Москва. 10 сентября 1972. В.Шаламов.
Папа был знаком с Шаламовым и помог ему!
Вот такой подарок я получила в один темный осенний день девяностого года на холодной разоренной даче, бывшей когда-то папиным домом.
Неизданная книга Арсения Тарковского
Скучен вам, стихи мои, ящик, десять целых
Где лет вы тоскуете в тени за ключами…
Антиох Кантемир
(Эпиграф к тетради стихов А.Тарковского)
Во время войны отец работал во фронтовой газете, куда был направлен по его настоятельным просьбам Союзом писателей СССР. Армейская газета «Боевая тревога» 16-й (затем, после выхода из окружения, 11-й Краснознаменной Гвардейской) Армии, как и вся фронтовая печать, находилась под контролем Главного политического управления Армии. Ее задачей было поднимать боевой дух бойцов и командиров, прославлять их подвиги, сообщать военные сводки, приказы и, конечно же, высмеивать глупого, трусливого врага. Два года из номера в номер печатались на страницах газеты стихи и басни, очерки в стихах и частушки, написанные А.Тарковским. В течение двух лет он появлялся на передовой для сбора материала, попадал под бомбежки и обстрелы, под прицелы снайперов, участвовал в боевых действиях. За взятие населенного пункта Брынь гвардии капитан Тарковский был награжден боевым орденом Красной Звезды.
Исследователь боевых действий в районе Орла Егор Егорович Щекочихин переслал мне письмо участника войны Михаила Николаевича Шубина. Вот что я прочла.
Наша бригада участвовала на Брянском фронте, в Орле мы не были, но были недалеко от него. А вот при взятии г. Карачев мы принимали участие. Это было днем, часов в 12. Город был, как мне показалось, почти весь деревянный.
