Уж не знаю, сразу ли поняла Нина. Но мы уже шагаем — обратно к запасным путям, где стоит наш состав, к кухонному вагону. Обратная дорога проще и быстрее, Нина здесь лучше меня разбирается. Только теперь до меня дошло, как я опять рисковал. Да ведь в этом мундире, хоть и без букв, любой бы понял, что я — пленный немец. Ладно, пронесло! И вот я уже устраиваю возле вагона, со стороны кукурузного поля, уютное «гнездо» из стеблей кукурузы, а укрыться можно моим мундиром и Нининым пальто. Да и не важно все это, главное — мы проведем эти часы вместе!
Тихая ночь, с Азовского моря веет теплый ветерок. И я рассказываю Нине, как я стал кухонным писарем. Конечно, не во всех подробностях, а просто, что я уговорил докторшу взять на работу в больницу кого-нибудь другого. И что она меня сюда отвела. И как я отсюда добирался к Нине, чтобы объяснить, что уезжаю домой, и попрощаться… А Нина плачет. От радости, что свиделись, от волнения? Или от грустной неизбежности прощания?
Нежные слова сквозь слезы, последние объятия, и наступающий рассвет возвращает нас к суровой действительности. На путях, по ту сторону поезда уже появляются люди. Еще один — теперь уже самый последний поцелуй, — и я забираюсь в вагон, задвигаю за собой дверь. Через несколько минут появляются кухонные рабочие. Конечно, всеобщее недоумение — а ты откуда здесь взялся? «Разрешите представиться, я теперь ваш писарь!» — отвечаю им весело, а сам уже начинаю беспокоиться. А ну как поезд не сразу пойдет, простоит здесь еще неизвестно сколько? А если меня хватятся, станут искать, что тогда?
Нет, посадка идет споро. Привезли и разгрузили хлеб, вот прицепили паровоз. Пришел еще фургон с хлебом… А Нина все еще стоит на той стороне, в кукурузе, где мы ночевали. Машет рукой, когда видит меня в раскрытой двери вагона.
Повара закончили раздачу хлеба в дорогу. Состав наконец трогается, и бурное ликование едущих доносится из всех вагонов. А Нина бежит вдоль кукурузного поля за поездом, я машу ей рукой, пока вижу ее. Прощание навсегда…
Поезд идет медленно, то и дело останавливается. И каждый раз меня охватывает страх: вдруг что-нибудь случится? Но нет, постояв, едем дальше. Сначала на север, потом сворачиваем левее, на запад. Часто подолгу стоим — почти везде железная дорога одноколейная. Через четыре дня поезд пришел в Брест-Литовск, здесь пересадка в другие вагоны, с широкой русской колеи на европейскую.
И вот мы на широченной площадке-платформе, начинается посадка. И старшие по вагонам выкликают каждого поименно. Вот этого я не ждал, да и Маша, наверное, не предвидела — меня же не будет в списках! Ну, в кухонном вагоне мы еще суетимся, приводим в порядок полевую кухню, чтобы сдать ее чистой. Остальные уже погрузились; появляется Starschina, сопровождающий эшелон, — поторопить нас. Видит меня, явно удивлен. А я чувствую, что весь побледнел, ноги меня еле держат. Что сейчас будет?.. Но вот он машет рукой — бегом марш, в вагон! Может быть, не захотел впутываться? Мало ли какие неприятности могут быть у него самого за пленного «безбилетного» пассажира!
Только очутившись в другом вагоне, я пришел в себя. Теперь все хорошо, скорее бы уехать отсюда, на первой же станции пойду найду Макса, он же не знает, что я тоже еду! А может, рискнуть, и прямо сейчас? Паровоз ведь еще не прицепили, и старшины поблизости не видно. Ладно, пошел!
И в четвертом или пятом вагоне — пожалуйста, вот и Макс. Никогда еще не видел его таким — он буквально остолбенел, потерял дар речи, увидев меня. Втащил в вагон, чуть не задушил в объятиях. И другие наши знакомые там тоже были и страшно удивлялись. Я стал рассказывать Максу, как Мария Петровна сделала из меня — «в последнюю минуту» — кухонного писаря. И тут уже силы меня оставили, я расплакался.
«Иди ложись, — сказал Макс. — Выплакаться тебе надо». После пережитого только что страха я сразу провалился в глубокий сон. Не слышал, когда поезд тронулся, а когда проснулся, мы уже давно ехали. И Макс сидел рядом. «Можешь представить себе мое положение, — тихо говорит он, качая головой. — Что же мне говорить твоим родителям, если я вернулся, а тебя с нами нет?» А я рассказал ему, как все на самом деле было. И про прощание с Ниной. «Ты, видно, совсем спятил! — сердится Макс. — Радовался бы, что сидишь в вагоне, что поедешь домой! Так нет, поперся в город, да еще Нину притащил! Я еще когда говорил: как втрескаешься, так совсем поглупеешь. Разве не так?» И нежно гладит меня своей сильной рукой по голове, словно родной отец. Как же я рад, что еду домой вместе с Максом.
Мы пересекаем Польшу. Перед отправлением из Бреста двери вагонов заперли снаружи. «Для вашей же безопасности, — сказали Максу русские солдаты. — Приедете в Германию, сразу откроют!»
И вот мы прибыли во Франкфурт-на-Одере. Репродукторы громко вещают: нас приветствует Германская Демократическая Республика, социалистическое государство рабочих и крестьян! Да, это мы еще не дома…
Репродукторы тут же напоминают: надлежит неукоснительно следовать указаниям народной полиции. И они уже стоят у каждого вагона, в большинстве своем это женщины. Вагон за вагоном, по сто человек нас отправляют на дезинфекцию — вошебойку. Но сначала — к столу, за которым сидят полицейские. Каждого регистрируют: фамилия, имя, дата рождения, место жительства; последнее, кажется, тут самое важное. Тех, кто называет адрес в ГДР или в Силезии, сразу же отводят в сторону. На дезинфекции их с нами уже нет. Потом — в столовую, там каждый получает суп, хлеб и стакан чая. И после этого — обратно на станцию, нас ждет поезд, теперь уже из пассажирских вагонов.
Прибыли на станцию Герлесхаузен. Мы с Максом никак не возьмем в толк — почему вокруг нас столько полиции? Мы же дома, в Германии! Значит, не совсем так. Это все еще зона русской оккупации! Покидаем вагоны и с изумлением видим, что перед нами — самая настоящая граница — колючая проволока, сторожевые вышки. Не сунут ли нас опять в лагерь?
Грубый голос подает команду: строиться в колонну, по пять человек в ряду. Вооруженные автоматами пограничники открывают большие ворота. Старший, в форме с заметными знаками различия, командует: не в ногу шагом марш! И мы проходим на нейтральную полосу, на ничейную землю. «Что это?» — с изумлением спрашиваю Макса. «Это граница между двумя государствами», — мрачно отвечает Макс. И мы топаем по дороге, как по коридору, с обеих сторон которого — густая колючая проволока. Нас никто не конвоирует, ворота за нами закрылись. А впереди уже видны другие ворота, они распахнуты.
Там нас встречают медицинские сестры и сотрудники Красного Креста, нас приветствуют и обнимают. Это уже не государство рабочих и крестьян; теперь мы наконец дома! Раздаются звуки церковного колокола — вот это встреча! И кто-то восклицает: «Возблагодарим же Бога от душ наших, от всего сердца, вознесем хвалу Ему!» И две тысячи голосов затягивают молитвенную песнь, знакомую нам с малых лет…
