В Смольном увлечение танцорки Тани, как её с детства называл отец, искусством пластических ритмических движений прима-балерин Большого театра Рославлёвой и Гельцер, которых ей посчастливилось ребёнком видеть в «Спящей красавице», только усилилось. Она, одна из лучших учениц класса по французскому языку, совершенствуется в нём ещё год в частной гимназии Оболенской и уговаривает мать разрешить брать уроки хореографии у талантливого педагога, блистательной в прошлом балерины Императорских театров Е. П. Соколовой. Постигая науку танца, до нюансов поклонов царской ложе и даже галёрке, ей удалось заслужить рекомендательное письмо Евгении Павловны к художественному руководителю и балетмейстеру первого «Русского сезона» в Париже М. М. Фокину. Она присутствует на его репетициях, вплоть до «генеральной» 18 мая 1909 года, в муниципальном театре Шатле.
Вернувшись в Петербург, Таня решает посвятить свою жизнь танцевальному искусству. Упрямая и самостоятельная, она первым делом и не без труда находит работу учительницы французского языка в частной гимназии Хворовой. В дополнение к балетной школе Соколовой берёт уроки у жены и сподвижницы самого Фокина — балерины Веры Фокиной. Осознавая, что глупо начинать карьеру балерины в 20 лет, она настойчиво ищет выход, не подозревая ещё, что «собирая хворост», очень скоро дождётся огня с Неба!
Из письма Георгия Адамовича к сводному брату Борису в Вильно от 19 февраля 1911 года:
Дорогой Боря!
У меня к тебе большая просьба. Исполни её, если это не очень затруднит тебя, — пришли мне, пожалуйста, 18 рублей. Мне досадно просить денег, тем более что, говоря откровенно, я мог бы обойтись и без них. Дело вот в чём. Ты, может быть, слышал о ритмической гимнастике Далькроза? Если ты не знаешь её, то не буду и писать тебе о ней. Было бы слишком длинно. Собственно, определение «гимнастика» — неудачно, потому что и принципы и, главное, цели у Далькроза совсем не «гимнастические».
Результаты, которых он достигает, поразительны. Сама школа около Дрездена (в Геллерау). У нас же образовалась небольшая группа, кажется, первая и единственная в Петербурге. Это совсем новое дело. В группе я и Таня принимаем участие.
Когда я начинал занятия, у меня был хорошо оплачиваемый урок и я знал, чем буду платить нашему учителю. Теперь я его потерял — моя ученица неожиданно выдержала экзамен. И мне нечем заплатить за обучение. Я дома никому, кроме Тани, конечно, не говорю о своём обращении к тебе. Мне легче просить у тебя, чем у мамы, потому что знаю — тебе легче дать. Я буду искать уроков и отдам. Деньги принесут, вероятно, прямо на квартиру, но ты всё-таки не пиши лучше ничего на переводе. На всякий случай. Прости, что прошу денег. Целую тебя крепко. Твой Жоржик.
P. S. Дорогой Борюшка, не сердись на Жоржика. Если бы ты видел, что за прелесть эта гимнастика, то также увлёкся бы ею, как и мы. Крепко, крепко тебя целую. Твоя Татьяна.[784]
«Массаж воли. Телесная ритмика. Ритм — есть русло, по которому несётся творческое вдохновение. Пластика и музыка — сёстры, они дети ритма». Эти и многие другие туманные сентенции новой системы музыкально-ритмического воспитания и тренировочных упражнений привлекали любопытных. Рекламой модному увлечению послужила и крылатая фривольная фраза бывшего директора императорских театров и ближайшего сотрудника журнала «Аполлон» князя С. Волконского, очень скоро ставшего адептом и активным участником нового движения: «Кто примкнул к ритму, тому ничто человеческое не чуждо!»
Увлечение ритмической гимнастикой, позволявшей нащупать новые пути развития классического танца, было сродни новейшим веяниям в музыке, живописи, поэзии, интуитивно предчувствовавшим скорое крушение старого и рождение нового мира.
К концу 1912 года у Т. Адамович — своя гимнастическая группа (одна из шести в столице) при гимназии, где она преподавала французский язык. А в начале февраля 1913 года в Петербург приехал сам Ж. Далькроз с шестью учениками. К его прибытию курсы ритмической гимнастики — мужские, женские и даже детские — уже были открыты в Смольном и ещё в шести заведениях города, помимо частных групп. Преподаватель новой системы появился и в Дягилевском балете.
В октябре — декабре 1912 года публичные демонстрации метода прошли в большом зале Реформатского училища, в помещении «Польский Сокол» при непосредственном участии выпускников института в Геллерау С. Высоцкого, князя С. Волконского, Питоева и других энтузиастов. Численность далькрозистов Петербурга составила 515 человек при 91 уроке в неделю!
Триумфальное представление профессионалов при участии самого Маэстро состоялось 3 февраля в Театре Музыкальной Драмы. На следующий день своё мастерство перед Учителем среди других демонстрировала и Татьяна, импровизируя под музыку танцевальные па до полного самозабвения.
Успех и откровенное поощрение со стороны Мастера, но, главное, проявившиеся в ней способности учить и увлекать за собой других, выстраивать собственные музыкальные композиции, определили её ближайшие цели — получение профессионального сценического и искусствоведческого образования. Она проходит летний курс в Геллерау для учеников русских отделений, а вернувшись в Петербург и не прекращая занятий в частной группе, поступает в только что открывшийся на Исаакиевской площади Институт Истории Искусств графа В. П. Зубова, выбрав классическую тему диплома «Балет XVI века. Французская и итальянская школы».
Именно в этот период и произошло знакомство созревшей для женских соблазнов учительницы-балерины с давно открывшим свой донжуанский список и полностью разочаровавшемся в жене Николаем Гумилёвым. Их откровенный роман остался в памяти и воспоминаниях многих друзей и общих знакомых.
По свидетельству Анны Ахматовой, находившей Таню если не красивой внешне, то, во всяком случае, интересной, Гумилёвы, «в парадных случаях, когда было много гостей», принимали её у себя в доме. В свою очередь, и сами бывали на журфиксах в квартире Адамовичей[785]. Николай Степанович появлялся там, конечно, гораздо чаще. «Очаровательная… Книги она не читает, но бежит, бежит убрать в свой шкаф. Инстинкт зверька…»
Несмотря на небольшой рост: она едва доходила Анне Андреевне до плеча, соперниц периодически видели под руку на поэтических вечерах столицы. Уступая другой собственного мужа, поэтесса Ахматова казалась даже великодушной:
Я не любви твоей прошу.
Она теперь в надёжном месте…
Поверь, что я твоей невесте Ревнивых писем не пишу.
Но мудрые прими советы:
Дай ей читать мои стихи,
Дай ей хранить мои портреты —
Ведь так любезны женихи!..[786]
Из воспоминаний гимназической ученицы Тани Адамович Нины Берберовой, относящихся к 1914 году:
