Из воспоминаний гимназической ученицы Тани Адамович Нины Берберовой, относящихся к 1914 году:
…После уроков Наташа Шкловская и я оставались в учительской. На столе горела зелёная лампа. На жёстком диване сидели мы обе, а Татьяна Викторовна ходила из угла в угол, заложив руки за спину, и говорила с нами об акмеизме, о французской поэзии, о концертах Кусевицкого, о художниках «Мира искусства», о Мейерхольде, Мандельштаме, Кузмине и Царском Селе, о С. Волконском и школе Далькроза.
Мы ритмично поворачивали за ней головы — вправо и влево. Я, как бедный Лазарь, ловила крохи с того стола, за которым пировали все эти небожители. Каждое слово ложилось в памяти и вечером в кровати, завернувшись с головой в одеяло, я повторяла её речи… Конечно, главной темой была Ахматова.
Мы читали Татьяне Викторовне свои стихи, и она говорила о том, что такое поэзия, новая поэзия, о возможностях паузника, иногда брала наши стихи и через неделю возвращала, сообщая, что прочла их Ахматовой. Одно из моих стихотворений она признала хорошим и обещала показать брату Георгию.[787]
Но молодому студенту-поэту было не до юных дарований. Им плелась кружевная интрига: подтолкнуть Николая Гумилёва к решительному шагу в его «официальном» романе с Таней ценой женитьбы милого друга Жоржика на прелестной Габриэль. Одержимый этой идеей, Адамович позволяет себе в адрес самой Анны Андреевны уничижительные строки, которых позже стыдился:
… Колдовства ненавижу твои,
Голубую от дыма таверну
И томительные стихи.
Вот пришла, вошла на эстраду,
Незнакомые пела слова,
И у всех от мутного яда
Отуманилась голова…
Именно Татьяна Адамович впоследствии познакомит Нину и с Ахматовой, и с самим… Блоком! Берберова окажется последней из студийцев «Звучащей раковины» — гумилёвского семинара в Петроградском Доме Искусств, с кем общался поэт в роковую ночь своего ареста со 2-го на 3 августа 1921 года…
После весенних торжеств по случаю 150-летия Смольного института, которые широко отмечались в столице с 20 марта по 7 мая 1914 года и завершились концертом и балом, отношения между любовниками достигли того состояния, когда прозрачно просматривается настойчивое желание «невесты» скорейшего счастья… Да! Таня действительно хотела и была готова выйти замуж. Но не свободен был жених, связанный таинством венчания с Анной Горенко.
Признавая за собой буйство мужской силы — «Святой Антоний может подтвердить, что плоти я никак не мог смирить…», Гумилёв был готов даже взять на себя вину в смертном грехе (прелюбодеянии) и, таким образом, расторгнуть свой церковный брак. Не предлагать же сделать это Анне Андреевне после её романов с Антонио Модильяни в Париже и женатым красавцем и эстетом Николаем Недоброво в Петербурге?
Но и эта крайняя мера не решала проблемы. Как виновный Гумилёв был бы осуждён на… всегдашнее безбрачие. И, следовательно, ни о каком повторном венчании для него не могло быть и речи. А сожительство с дворянином, опозоренным Святейшим Синодом, по-видимому, не входило в планы ни самой Тани, ни семейства Вейнбергов — Адамовичей.
«По иносказаниям, вспыхивающим рифмам и внезапным перебоям ритма» стихотворения Гумилёва «Юдифь» весны 1914 года чувствуется охватившее его смятение:
… Сатрап был мощен и прекрасен телом,
Был голос у него, как гул сраженья,
И всё же девушкой не овладело
Томительное головокруженье.
Но верно в час блаженный и проклятый,
Когда, как омут, приняло их ложе,
Поднялся ассирийский бык крылатый,
Так странно с ангелом любви несхожий.
Иль, может быть, в дыму кадильниц рея
И вскрикивая в грохоте тимпана,
Из мрака будущего Саломея
Кичилась головой Иоканаана[788].
И в середине мая Гумилёв решается на развод. Он даже принимает единственное условие Анны Андреевны — оставить ей сына. Вместе они едут в Слепнёво. Однако, там свои права на любимого внука предъявляет мать Николая Степановича, разрывая достигнутое между супругами соглашение.
Во второй половине июня 1914 года, отправив жену в столицу с очерком для «Нивы», Гумилёв устремляется к Тане в Вильно, где она гостит у брата-генерала. Любовники сбегают на балтийское взморье в Либаву и там проводят свой «медовый месяц». По свидетельству Анны Ахматовой Гумилёв в зрелые годы отдал дань одному из пороков тогдашней богемной среды — курению опиума. Не избежала наркотического поветрия, по всей видимости, и Таня, увлекаясь, в свою очередь, эфироманией.
Возвратившись в начале июля в Петербург, Николай Степанович сразу же уезжает в Териоки (Финляндия), где в тишине и покое выплёскивает на бумагу буйные фантазии утомившего его безумства — «путешествия в страну эфира»[789]. В письме к жене у него даже вырывается фраза: «Мне страшно надоела Либава»! Но ощущения от физической близости в состоянии эфирного опьянения героев рассказа — Гранта[790] и Инны[791] — переданы им в подробностях, не оставляющих сомнений в их достоверности:
…Огромный вал выплеснул меня на серебряный песок, и я догадался, что это острова Совершенного счастья. Нагая Инна стояла передо мною на широком белом камне. Её щёки розовели, губы были полураскрыты, как у переводящего дыхание; расширенные, потемневшие зрачки сияли необычайно.
Я приблизился и, протянув руку, коснулся её маленькой, крепкой удлинённой груди. Вдруг её руки легли вокруг моей шеи, и я почувствовал лёгкий жар и шумную прелесть близко склонившегося горячего лица. Я схватил её и побежал. Она прижалась ко мне, торопя: «Скорей! Скорей!»
Я упал на поляне, покрытой белым песком, а кругом стеною вставала хвоя. Сколько времени мы пробыли на этой поляне, я не помню. Знаю только, что ни в одном из сералей Востока, ни в одном из чайных домиков Японии не было столько дразнящих и восхитительных ласк. Временами мы теряли сознание, себя и друг друга, и тогда похожий на большого византийского ангела андрогин говорил о своём последнем блаженстве. И тотчас вновь начиналось сладкое любопытство друг к другу…
Но ведь небеса ничего не дают даром! 20 июля с началом войны с Германией страдающий заметным косоглазием Гумилёв добивается медицинского переосвидетельствования. Пройдя учебный кавалерийский курс под Новгородом, 30 сентября он с маршевым эскадроном прибывает в лейб-гвардии Уланский Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полк (в Литве) и 17 октября принимает первое боевое крещение.
