Примечания
Лотман Ю. М. А. С. Кайсаров и литературно-общественная борьба его времени // Ученые записки ТГУ. Вып.63, Тарту, 1958; Гиллельсон М. И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. Л., 1974; Иезуитова Р. В. Жуковский и его время. Л., 1989; Янушкевич А. С. Круг чтения В. А. Жуковского как отражение его общественной позиции // Библиотека В. А. Жуковского в Томске. Томск, 1978. Ч. 1.; Он же. Жуковский и Великая французская революция // Великая французская революция и русская литература. Л., 1990; Канунова Ф. З. Русская история в чтении и исследованиях В. А. Жуковского // Библиотека В. А. Жуковского в Томске. Ч. 1.; Она же. О философско-исторических воззрениях Жуковского (по материалам библиотеки поэта) // Жуковский и русская культура. Л., 1987.
Заключение Священного союза воспринималось императором как начало новой и последней эры мировой истории (Шильдер: III, 360). По повелению Св. синода, по опубликовании манифеста 6 января 1816 года надлежало выставить его текст «на стенах храмов, а также заимствовать из него мысли для проповедей» (С. 360).
Frye N. Fearful Symmetry (1947); Bloom H. The Visionary Company (1961); Abrams M. H. Natural Supernaturalism (1971); Mähl H. Die Idee des goldenen Zeitalters im Werk des Novalis. Deutung der französichen Revolution und Reflexion auf die Poesie in der Geschichte (1965).
Liu Alan. The Sense of History (1989). Обзор современной дискуссии о репрезентации истории в философии и творчестве романтиков см. (Wu: 23–34; 48–60).
См. содержательную статью о соотношении концептов истории и поэзии в европейской теории от Аристотеля до С. Гринблатта в: (NPEPP. 533–536).
Abrams М. H. Natural Supernaturalism; Frye N. The Great Code. The Bible and Literature (1982); Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики (1946).
Wortman Richard S. Scenarious of Power. Vol. I (1995) [pyc. nep. 2002 г.]; Зорин А. Послание «Императору Александру» B. A. Жуковского и идеология Священного союза (1998); Киселева Л. Н. «Орлеанская дева» как национальная трагедия // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia, VIII: История и историософия в литературном преломлении (2002).
Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка (1992); Вайскопф М. Сюжет Гоголя (1993).
Представление о новизне и единстве поэтической системы Жуковского утвердилось в современной науке благодаря работам В. Н. Топорова (1977; 1981) и А. С. Янушкевича (1985).
В этом слиянии «всего прекрасного» в единое поэтическое чувство благодарности Творцу, несомненно, сказывается влияние мистической традиции «внутренней молитвы» — от «Кратчайшего способа молиться» госпожи де Гюйон (в момент откровения в человеке начинает звучать его «внутреннее слово») до сочинений И. В. Лопухина. О «поэтической религиозности» Жуковского и, в частности, роли Лопухина в ее формировании см. новейшую работу: (Лямина, Самовер).
Ср. в этой связи стихотворение Марины Цветаевой «Устилают — мои — сени…», написанное ровно через сто лет после «Весеннего чувства» и, возможно, являющееся полемическим откликом на последнее: «Выхожу на крыльцо: веет, // Подымаю лицо: греет. // Но душа уже — не — млеет, // Не жалеет. <…> // Облаками плывет Пасха, // Колоколами плывет Пасха… // В первый раз человек распят — // На Пасху» (22 марта 1916).
О связи этого программного стихотворения с идеологией только что учрежденного Священного союза христианских монархов см.: Зорин 2000: 324–325. — И.В.
Ср. эмфатическую серию вопросов в стихотворении «Весеннее чувство»: «Легкий, легкий ветерок, // Что гак сладко, тихо веешь? // Что играешь, что светлеешь, // Очарованный поток? // Чем опять душа полна? // Что опять в ней пробудилось?» и т. д. (II, 30). — И.В.
Ф. З. Канунова пишет о развитии исторических воззрений Жуковского в 1820–1830-е годы: «Следуя за Карамзиным, Шлецером, Гердером, за историками эпохи реставрации, Жуковский не принимал рационалистическую трактовку истории, утверждая идею единства и закономерности исторического процесса, идею исторической закономерности. Однако все эти идеи осмысляются Жуковским в романтико-идеалистическом плане» (Канунова 1987: 40).
А. Л. Зорин в статье о послании Жуковского «Императору Александру» отмечает, что поэт «довольно быстро проникается сознанием своей провиденциальной миссии» (Зорин: 112; см. также: Зорин 2000: 269–295). Здесь же приводятся слова Жуковского из его письма к А. И. Тургеневу по поводу выхода в свет отдельного издания «Певца во стане русских воинов»: «Пришли мне этот экземпляр и все, что есть хорошего на случай нынешних побед. И мне хочется кое-что написать, тем более, что имею на это право, ибо я был предсказателем: многие места из моей песни точно пророческие и сбылись à la lettre» (ПЖТ: 98–99).
В настоящей работе мы следуем толкованию эпохи бидермайера, предложенному в классической монографии: Sengle: 491–549, 625. Для Зенгле бидермайер не сводится к какому-то одному эстетическому направлению, но представляет собой сложную многополярную систему. Вопрос о «русском бидермайере» (типологическом эквиваленте немецкого) был впервые поставлен В. Немояну в интересной, хотя и спорной, книге «The Taming of Romanticism» (Nemoiamr. 135–151). По мнению исследователя, русская литература XIX века «проскочила высокий романтизм и „стала Бидермайером“» (Р. 138). Наиболее ярким представителем русского бидермайера Немояну считает «зрелого» Пушкина. А. В. Михайлов указывал на влияние немецкой бидермайерской литературы на творчество Гоголя, Тургенева и Гончарова (к этому ряду можно добавить и раннего Достоевского) [Михаилов].
Предлагаемая периодизация, как всякая концептуальная попытка членения творчества автора на содержательные части, в значительной степени условна. Наша задача заключается не в том, чтобы вписать в жесткую схему все произведения поэта, написанные в означенный период, но в том, чтобы выявить некоторую господствующую в мировоззрении поэта в данный отрезок времени тенденцию (эмоционально-идеологический стимул), позволяющую по-новому (и, как мы надеемся, более точно) интерпретировать смысловое единство и прагматику разных произведений, написанных в это время.
