Лимузин свернул с хайвея на Вудворт-авеню. Минут за семь до того, как все случилось, Константинов сполз по сиденью ближе к водителю, чтобы его предупредить; если какие-то вопросы, мы ему подскажем. Я Вову спрашиваю: «Может, к тебе заскочим? Позвоню сейчас Ладе, скажу, чтобы она тоже подъехала». И дальше обычный разговор, кто куда едет отдыхать. Константиновы собрались на Карибы, я с Ладой и Анастасией на Гавайи.
Мы ехали по правой полосе при четырехрядном движении. Я все время смотрел вперед, чтобы этот чудак не проехал нужный нам поворот. Он гонит по правому ряду, а ему через триста-четыреста метров надо поворачивать направо. Успею, думаю, подсказать, что скоро мы должны повернуть. Вдруг лимузин резко, градусов на шестьдесят, пошел влево. Какого черта он перестраивается? Смотрю, машина идет с ускорением, будто нога шофера давит на газ. Или он педали перепутал, или уснул, а может, и специально так сделал, я не знаю. Мы стали кричать, все трое: «Что ты делаешь?» — по-русски или по-английски, не помню… И в этот момент лимузин вылетает на разделительную полосу, впереди столб фонарный цементный, и мы — прямо на него. Передо мной вся жизнь в картинках пролетела в одно мгновение. Но каким-то образом (или водитель успел отвернуть, или так само получилось) мы пронеслись мимо столба, но в следующее мгновение — в дерево! Бум! И сразу — темно.
Следующее, что помню, — кто-то залез в кабину и кричит: «Есть ли живые?» Я откликнулся. Мужчина, что кричал, подал мне руку и вытянул меня.
Уже стемнело, машины вокруг остановились, народ столпился. Выброшенное из лимузина заднее сиденье рядом валялось… Мужчина, что помог мне вылезти, поддержал меня, и я лег лицом на подушки этого сиденья. Он мне говорит: «Лежи, не поднимай головы, не шевелись». Я лежу, в голове шумит, грудь болит и колено. Повернулся, смотрю: колено все разодрано, в двух местах рваные дырки, из них мясо висит, кости видно. На руке тоже большая дырка и кусок кожи сморщенный болтается, как на тоненькой ниточке. И никакой у меня реакции на все это, полное безразличие. Лежу, а он меня спрашивает: «Там еще кто-нибудь остался?» — «Да, там два моих друга». Подбежали еще люди, стали мне дыхание искусственное делать. Спрашивают имя, а у меня дурацкая мысль: скажу свое имя, все его здесь знают, может начаться хаос — и молчу.
Через считанные минуты «скорая помощь» появилась, меня положили на носилки, привязали к ним и единственное, что я мог, — смотреть через колеса, как вытащили Володю. Я все время спрашивал: «Как ребята, что с ними происходит?» Мне ничего не отвечали, да я и сам понимал, что дела там скверные. И вот вижу — Вову вытащили через противоположную от меня дверь. Он не подавал никаких признаков жизни. У меня истерика началась, я стал кричать: «Что вы стоите? Спасите его, помогите ему!»
Подъехали полицейские, спрашивают мое имя. Я лежал на животе, в шортах, полицейский вытащил у меня бумажник из заднего кармана, посмотрел фамилию, узнал меня: «Спокойно, парень, с твоими друзьями случилась не очень хорошая история, но они живы, и мы думаем, все будет нормально». Погрузили носилки в машину, повезли. Оказывается, мы разбились в пяти минутах езды от госпиталя. Занесли меня в реанимационное отделение, сразу набежала толпа врачей, аппараты какие-то ко мне присоединили. Начала приходить боль, я ведь сразу ее не чувствовал. Все время спрашивал: «Как ребята?» Мне отвечают: «Один — более или менее, а второй плохо». Но не говорили, кто плох, потому что сами не знали.
Первым появился мистер Илич, он живет недалеко от госпиталя. Подошел, в глазах слезы: «У тебя все будет в порядке, а с ребятами не очень хорошо». Мне анализы делают всякие: кровь, мочу, рентген, десяток процедур; снимки — шеи, позвоночника, рук, ног. Я попросил позвонить жене, сказать, что жив. Вскоре Лада приехала, а меня уже начали зашивать. Я попросил ее выйти: «Не хочу, чтобы ты это видела».
Доктор, который меня зашивал, позже рассказывал, что он служил военврачом. Мог ли он тогда себе представить, что ему придется «штопать» майора Советской армии в отставке?
Ребята стали съезжаться. Первые трое суток они из больницы не выходили, там и ночевали.
ЛАДА: Утром у них по расписанию последняя командная встреча — в гольф «Детройт» играет. Слава с Володей вечером сидят, подшучивают над собой: завтра на гольф пойдем, как белые люди, как аристократы. А сами по-настоящему играть не умеют. Есть в команде ребята — настоящие гольфисты, которые серьезно к этой игре относятся, Саша Могильный так увлекся гольфом, что на поле все свободное время пропадает. Только закончит играть в хоккей, сразу начинается сезон гольфа. Слава хохмит: в гольф играть не буду, зато биркаром науправляюсь вволю (это машинки, которые пиво на поле развозят). К полудню муж уехал, а я собирала вещи — мы снимали дом до пятнадцатого июня, а уже тринадцатое! Билеты на Гавайи на послезавтра, мы договаривались об отпуске месяца за два, нас собралось ехать три семьи, трое детей, няня. Надо было снять несколько номеров и все в одной гостинице, причем в разгар сезона. Но все получилось — номера зарезервировали, билеты взяли. Кубок Стэнли выиграли — все прекрасно.
До девяти вечера я паковалась. У Настеньки на следующий день еще и пэйджент — конкурс красоты «Мисс Мичиган принцесс». Его трудно назвать конкурсом красоты в прямом смысле, там больше смотрят, как ребенок двигается, танцует, поет, декламирует. Конкурс проходил два дня. После него на следующий день мы должны были вылетать.
Слава мне позвонил часов в семь, сказал, что через час возвращается. Мне помогала соседка, у нас соседи необыкновенные люди, Брюс и Линн. Настенька, как только из школы приезжает, первым делом к Линн в дверь стучит, чтобы поиграть с их собакой Никки.
Потом звонок, я поднимаю трубку, слышу женский голос: «Здравствуйте, нам необходимо поговорить с госпожой Фетисовой». — «Да, я слушаю». — «Вам звонят из «Бомонт госпитал». А я не знала, что есть такой Бомонт, услышала только — госпиталь. «Ваш муж попал в аварию. Он пришел в себя и просит вас приехать». Я, как рыба, хватаю ртом воздух, ничего не могу сообразить, только спрашиваю, в каком он состоянии. Мне отвечают, что удовлетворительное. «Он один?» — «К нам привезли четверых». Линн и мама слышали разговор, мама сразу: «Ах!» — и побежала в комнату к внучке, чтобы Настя, если не спит, ничего не услышала. Линн у меня трубку взяла, а я бегом переодеваться. Линн записала, какой госпиталь и где он. Мы выходим, а я не знаю, куда ехать. Линн Брюсу стучит, тот ничего понять не может, она ему кричит, что Слава в госпитале. Втроем сели в машину, они мне подсказывают, куда ехать. Слез нет, они у меня выплакались за те пять минут, пока я переодевалась, только меня всю трясет, да так, что Брюс спросил: «Хочешь, я поведу?» Я ответила, что доеду сама. Из машины набираю номер Иры Константиновой, потому что знаю: Слава с Володей — никуда друг без друга. Может быть, Ира знает, кто, что, где и как произошло? На чьей машине они разбились? Кто был за рулем? Ира берет трубку, голос у нее спокойный, и я так же пытаюсь говорить: «Ира, привет. Володя дома?» Она отвечает: «Нет». И сразу напряглась, потому что обычно, когда я звоню, то хотя бы недолго, но с ней обязательно поговорю, даже если мне Володя нужен. А тут сразу: «Володя дома?» — «А что такое? Что у тебя с голосом, что случилось?» Я уже не могу сдерживаться: «Ира, мне позвонили сейчас из госпиталя. Слава попал в аварию». — «А Вовка?» — «Не знаю, ничего не знаю». — «Но они же все время вместе!» В это время я подъезжаю к госпиталю. Брюс мне показывает, что въезд с правой стороны, говорю: «Ира, как все узнаю, перезвоню». Меня полицейский останавливает: «Вы куда?» — «Мне позвонили, мой муж попал в автомобильную катастрофу». Он, дальше не спрашивая ничего: «Проезжайте».
