Юра узнал их.
— Да это же наши бабушки! — воскликнул он.— С нашей улицы... Вон и тетя Маня, Мария Петровна Петрова... К ним нельзя не выйти — обидятся.
Когда он стремительно выбежал на крыльцо — старушки дружно, как по команде, перекрестили его.
— Здравствуйте,— весело сказал Юра.— Что же это вы тут стоите? Заходите в дом.
— Да нам и тут хорошо...
— Солнышко старые кости греет...
— Домом после полюбуемся, Тимофеевна дозволит...
— Мы, внучек, на тебя полюбоваться пришли.
Подталкиваемая подружками, вышла вперед тетя Маня Петрова.
— Юра, сынок, ты скажи нам: видел ли ты его?
— Кого?
— Кого... Ну, его... Господа бога нашего,— решилась наконец тетя Маня.— И как он допустил тебя туда?
Юра громко рассмеялся:
— Нет, не видел, бабушки, и думаю, вы только не обижайтесь, но думаю я, что его совсем в природе не существует.
Старушки смущенно зашептались.
— А что, Юрушка,— опять вступилась в разговор тетя Маня,— что это ты, спросить мы тебя хотим, фуражечку совсем не снимаешь?
— Извините,— теперь уже смутился Юра, не понимая, к чему задан этот вопрос: может, в невежестве укоряют его старые люди.— Извините, в форме я — положено так. Но так и быть...
Он быстро сдернул фуражку, бросил ее на крыло машины. И тут случилось то, над чем мы после долго хохотали. Мария Петровна быстро подошла к нему, подняла руку и дернула прядку волос на его голове.
— Что ты делаешь, тетя Маня? — с притворным ужасом закричал Юра.— Ведь больно же!
Мария Петровна растерялась до такой степени, что даже расплакалась.
— Юрушка, сынок, ты уж прости меня, старуху неразумную. Нам ведь, по темноте нашей, чего только не наговорили. Что наказал тебя господь, без волос оставил, что парик ты носишь, из шерсти собачьей сделанный. А ведь волос-то у тебя свой, настоящий.
Мы уже давно вышли из комнаты, стояли на крыльце, и, когда тетка Маня сказала это, грянул хохот.
— Наговорили тебе, а ты поверила,— весело рассмеялся и Юра.— Да кто, кстати, наговорил-то, где он, выдумщик этот?
Тетка Маня уже оправилась от смущения.
— Кто ж его знает, от кого первого слыхано было. Может, и сами мы это придумали. Газет-то — старенькие мы, видим плохо — не читаем вовсе, а вот сойдемся так, посидим на завалинке, погреемся— до чего только не додумаемся... Выходит, неправда все?
— Выходит так.
— А ты, Юрушка, не сумлевайся. Я теперь от кого байки про тебя услышу, так тому и скажу: неправда все это. Сама с Гагариным толковала — сосед, мол, он мне, и сама убедилась, что остался он таким, каким с детства его помню. Ни один волос не упал с головы. А вот про бога с батюшкой посоветуюсь. Трудно так сразу-то... Шестьдесят пять лет на белом свете живу, в церковь хожу и богу молюсь. А ты говоришь, не увидал его...
Юре, видимо, по душе пришелся этот разговор со старушками.
— Знаете, бабушки,— весело пообещал он,— вот чуть-чуть подучимся летать — и вашего батюшку в космос пригласим. Пусть сам убедится, что к чему. А захотите — и вы полетите.
Тетя Маня разошлась вовсю:
— Я чего? Была бы я помоложе, нешто не полетела бы? Да с тобой, Юрушка, хоть на край света...
— Истинную правду Петровна говорит,— дружно поддержали ее другие старушки.
Много позже Юра говорил, что в той огромной почте, которую получил он по возвращении из космоса, были сотни писем от недавних верующих, от тех, кто, под впечатлением полета, отрекался от своих былых воззрений.
Митинг в городском парке открылся в точно назначенное секретарем горкома время.
Юре, когда он вышел на трибуну, минут десять не давали слова выговорить. Люди размахивали плакатами, флагами, транспарантами, кричали:
— Слава первому космонавту — нашему земляку!
— Да здравствует советская наука!
— Юрию Алексеевичу — ура!
— Юра, молодец, прописал Гжатск в космосе!
Кое-кто и подначивал:
— Гагарин, не зазнавайся смотри!
— Юра, старых друзей не забывай!
Напрасно Юра поднимал руку, прося тишины,— трудно было успокоить взбудораженную толпу. И тогда Юра привлек к себе своего учителя, Льва Михайловича Беспалова, обнял его и что-то сказал. Тотчас же стало тихо.
— В том, что я сделал, дорогие товарищи,— начал Юра,— я не вижу ничего особенного. На моем месте всякий поступил бы так же. Я только выполнял волю своего великого народа, который учил меня, который готовил меня в этот полет. И народу, вам, землякам моим, всем советским людям хочу сказать я великое спасибо. И еще большое спасибо моим учителям. Вот рядом со мной стоит Лев Михайлович Беспалов, преподаватель физики. Он первый привил нам, школьникам, любовь к этой удивительной науке, первый открыл нам Циолковского. И кто знает, не будь в моем детстве такого учителя, может, и не стал бы я космонавтом.
И Юра снова обнял Льва Михайловича, расцеловался с ним.
Среди собравшихся было не мало учеников Беспалова, да и вряд ли нашелся бы в Гжатске житель, который бы не знал этого скромного, беспокойного учителя. Можно представить, какая овация вспыхнула после этих Юриных слов.
Он подробно рассказал о том, как перенес полет, что чувствовал и переживал в кабине космического корабля, рассказал, с каким дружелюбием встречали его трудящиеся в зарубежных поездках, ответил на десятки вопросов. В конце концов митинг превратился в дружескую, не будет преувеличением сказать, задушевную беседу земляков, в беседу, которая длилась несколько часов подряд.
Из парка Юра возвращался, взяв под руки родителей. Отец и мать несли в руках цветы, и я заметил, как неудобно, неловко чувствует себя отец с букетом. «Вот еще морока,— наверно, думает он.— Топор-то куда сподручней...»
Робел отец, смущался, хмурил лицо. Таким и остался на фотографиях, запечатлевших его и маму — вместе с Юрой — в тот день.
А огромная толпа гжатчан провожала их до самого дома и долго не расходилась еще.
— Завтра удерем на рыбалку,— шепнул мне Юра.
— Идет. Снасть готова.
И рано утром в луга, на Гжать махнули мы.
Какие замечательные ребята!..
Поздненько вернулись мы с рыбалки, но на следующий день Юра поднялся очень рано — еще и следы от утреннего стада на дороге не выбило, не затянуло пылью.
— И чего не спится? Чего вскочил как угорелый? — сердито выговаривала ему мама.
— Не простил бы себе — проспать такое утро. Отец-то, думать надо, давно уже на ногах?
— Так ему, старику, что... У стариков сон беспокойный. Кур кормит.
Юра выпил кринку молока.
