Медсестры спали среди нас по ночам с перевязанными головами, чтобы сойти за раненых солдат.
Мы держались один за всех, все за одного. Русские то и дело старались стащить с кого-нибудь сапоги, снять часы или отобрать какие-то другие личные вещи. Еды мы от русских не получали. Ходячие побирались – просили милостыню у гражданского населения. Тут вдруг кому-то в голову пришла светлая мысль: один из докторов объяснил русскому коменданту, что в двух поездах начинается эпидемия. Что было делать коменданту? Русские запаниковали и отправили все три эшелона к американцам.
Слава богу, их комендант сумел понять нашу ложь во спасение. Тем не менее он объявил наши три состава «открытым госпиталем». Положение наше было очень шатким, поскольку вооруженный личный состав чешских «полувоенных» формирований сновал там и тут, горя решимостью мстить за оккупацию своей страны Гитлером. В итоге все закончилось хорошо. Через несколько дней прибыла колонна американских грузовиков, которая доставила нас в военный госпиталь в Франценбаде, прямо на границе с Германией. Здесь наконец получили помощь тяжелораненые. Меня спустя две недели перевели в Эгер, что рядом с Франценбадом, я оказался в переполненном лагере для военнопленных, в котором под открытым небом содержались 30 000 человек.
Через несколько дней вдруг по репродуктору передали: «Майор Вилли Курц – к воротам! – Появился джип военной полиции. – Пошли, майор, – приказали мне несколько бесцеремонно. – Нам приказано доставить вас на допрос. Садитесь!» – Я заволновался.
Перед зданием, где размещалось командование, стоял молодой офицер. «Проходите!» – сказал он. Я все еще оставался при наградах и знаках различия. Войдя в большое помещение, я увидел американских офицеров, выстроившихся в два длинных ряда, между которыми образовался проход. По нему меня подвели к огромному столу, за которым сидел генерал и несколько старших офицеров. Военный трибунал, как подумалось мне, но за что? Когда я подошел к столу, генерал и офицеры поднялись.
«Вы майор Вилли Курц из 21-й танковой дивизии?»
«Так точно». – Я по-прежнему не знал, что происходит.
«Вы служили в 125-м полку под начальством полковника фон Люка и участвовали в боях в Риттерсхоффене в Эльзасе?»
«Совершенно верно. Те четырнадцать суток стали для меня едва ли не самыми тяжелыми за все время на фронте». – Они что, собирались наказать меня за Риттерсхоффен?
«Я командир 79-й пехотной дивизии армии США, которая сражалась с вами в Риттерсхоффене [138] . Тут мой штаб, а вот там за вами мои офицеры, которые построились в вашу честь. От своего имени и от имени всех моих солдат и офицеров мне бы хотелось выразить уважение и высказать высокую оценку того, как храбро вы сражались. Мы испытываем искреннее уважение к вам».
Я остолбенел, не зная, что сказать, и изо всех сил старался сдержать слезы: после тяжелых боев в Риттерсхоффене, после всех трудных месяцев и после раны теперь неприятель сделал в отношении меня столь широкий жест. Наконец я собрался с силами и ответил:
«Мне бы хотелось тоже выразить свое уважение к вам, генерал, и к вашей дивизии. Мы восхищались вашей храбростью и упорством, с которыми вы держали оборону в деревнях Хаттен и Риттерсхоффен, несмотря на то что ваши батальоны в течение нескольких суток находились в окружении. Особенно впечатлило нас то, как вы вышли из боевого соприкосновения – ночью, да так, что мы ничего не заметили. Когда вы ушли, мы все сошлись во мнениях, что в Риттерсхоффене не было ни победителей, ни побежденных. Утром после вашего отхода мой командир, полковник фон Люк, играл хорал на уцелевшем среди руин церкви органе, а мы, солдаты и вынесшие горькую ношу войны жители, плакали».
«Через несколько дней, – продолжал генерал, – я бы хотел встретиться с вами в присутствии моих офицеров и послушать о том, как вы, немцы, вели бои в Риттерсхоффене, обсудить ваши трудности и вашу тактику. Уверен, нам есть чему у вас поучиться».
– Я был поражен, – завершил Вилли Курц свою эпопею, – с каким интересом внимали американцы тому, что я рассказывал, и не только о боях с ними, но и о том, что происходило на фронте в России. Я провел с ними несколько дней и как раненый скоро получил свободу.
Только в 1988 г. мне довелось познакомиться с «Лотарингским крестом» – боевой хроникой 79-й пехотной дивизии [139] . Там я прочитал в том числе и такие слова: «Когда война в Европе закончилась, “Нью-Йорк таймс” процитировала “историю майора Курца”, изложенную в “Юнайтед-Пресс”».
В 1960 г. Курц отправился в Канаду по делам фирмы, связанным с приобретением древесины, потом жил несколько лет в Бразилии, после чего вернулся в Канаду, где и обрел свою вторую родину.
После разговора в его замечательном доме в Массасауга близ Торонто я в последний раз увиделся с ним в 1987 г., за несколько месяцев до его смерти от инфаркта.
Тогда же, в марте 1945 г., я радовался за майора Курца и капитана Кригера, для которых война уже кончилась, хотя мне и очень не хватало их с их мастерством и опытом.
В начале апреля становилось все очевиднее, что маршал Конев будет наступать напрямую через Нейсе, а не на юго-запад, как можно было предполагать.
Поэтому Шёрнер принял самостоятельное решение передислоцировать нашу 21-ю танковую дивизию и дивизию «Лейбштандарте» в район Штремберга и Котбуса, то есть на расстояние примерно в сто километров к югу от Берлина на опушку знаменитого своими озерцами леса Шпрее западнее Нейсе.
В ночь с 12 на 13 апреля наша дивизия в срочном порядке в воинских эшелонах отбыла на север. Ввиду подавляющего превосходства в воздухе русских передвигаться было возможно только ночью. Рано утром 15 апреля 21 состав прибыл в новый район сосредоточения; еще 6 находились на пути следования туда. Затем Гитлер распорядился перевести две вышеназванные дивизии в резерв армии.
Из перехватов мы знали, что 1-й Белорусский фронт Жукова насчитывает в своем составе семь армий на Одере в районе Кюстрина и две армии у г. Франкфурт-ан-дер-Одер, а 1-й Украинский фронт Конева – шесть армий против наших позиций на Нейсе. Примерное соотношение численности русских и немецких войск выглядело следующим образом: по пехоте – 6:1; по артиллерии – 10:1; по танкам – 20:1, по самолетам – 30:1, добавим еще, что немецкие дивизии утратили былой напор и боевую мощь.
Мы даже не успели сориентироваться на местности, когда 16 апреля русские перешли в гигантское по размаху наступление: с пяти утра противник открыл огонь из 40 000 орудийных стволов, одновременно и в районе Кюстрина, и на нашем рубеже по Нейсе. При поддержке штурмовой и бомбардировочной авиации русские танки ринулись вперед и с первого же удара прорвали наши позиции.
