Когда “мост вздохов” кончился и тротуар поплыл к повороту, японец присел на корточки — внезапно и очень низко, словно провалился. Я не сразу понял, что он там делает, скорчившись. А он всего лишь выдернул из футляра и открыл свой фотоаппарат. Тротуар со всеми нами двигался ещё по прямой, но ступени начали подниматься: тротуар превращался в эскалатор, поскольку второй “мост вздохов” — это, по сути, лестница, наискосок возвращающаяся через большой зал. Выхватив из “Никона” искрящийся сахаристыми иголками цилиндр, который едва бы уместился у меня на ладони, японец выпрямился. Это была неметаллическая корундовая граната с игольчатой сварной оболочкой, без черенка. Японец обеими руками прижал к губам донышко гранаты, словно целуя её, и, лишь когда отнял гранату от лица, я понял, что он зубами вырвал чеку — она осталась у него во рту. Я рванулся к гранате, но только коснулся её, потому что японец ударил меня башмаком в колено и резко подался назад, сбивая с ног стоящих за ним людей. Падая, я попал локтем девочке в лицо, меня занесло на перила, я ещё раз натолкнулся на девочку и, перемахнув через барьер, увлёк её за собой. Вдвоём мы полетели вниз из яркого света во мрак. Я сильно ударился обо что-то поясницей. Газеты не писали, что находится на дне зала, под мостками, но подчёркивали, что взрыв бомбы не должен причинить людям вреда. В падении я постарался напружить ноги, но вместо песка почувствовал нечто мягкое, податливое, влажное, оно расступилось подо мной, словно пена, а ниже находилась ледяная жидкость; и тут же меня до мозга костей потряс грохот взрыва. Девочку я потерял. Ноги увязли в топком иле, я погружался, отчаянно барахтаясь, пока усилием воли не заставил себя успокоиться. У меня было около минуты или даже чуть больше, чтобы выкарабкаться. Сперва думать, потом действовать! Бассейн своей формой должен был уменьшать кумуляцию ударной волны. Итак, не чаша, а скорей воронка, выложенная по дну вязкой массой, заполненная водой с толстым слоем пены на поверхности. Вместо того чтобы тщетно рваться вверх, я по-лягушачьи присел, нащупывая растопыренными пальцами дно. Справа оно поднималось. Загребая ладонями, словно лопатами, я пополз вправо, выдёргивая ноги из грязи, — это было неимоверно трудно. Соскользнув с наклонной плоскости, снова стал загребать руками, подтягиваясь, как альпинист. Так и лез вверх, пока на лице не стали лопаться пузырьки пены, и, задыхаясь, хватая ртом воздух, вынырнул, наконец, в полумрак…
Огляделся, высунув голову из колышущейся пены.
Девочки рядом не было. Тогда я вдохнул глубже и нырнул.
Глаз открыть я не мог, в воде была какая-то пакость, от которой глаза горели огнём.
Три раза я всплывал и нырял снова, теряя последние силы; от топкого дна нельзя было оттолкнуться, пришлось плавать над ним, чтобы снова не засосало. Я уже терял надежду, когда наткнулся на длинные волосы. От пены девочка стала скользкой, как рыба. Я схватил её за платье, но ткань лопнула. Сам не знаю, как выбрался с нею наверх. Помню какую-то возню, липкие пузыри, которые соскребал с лица, мерзкий металлический вкус воды, мои беззвучные проклятия, помню, как толкал девочку через борт воронки. Когда она оказалась за бортом, я не сразу вылез из воды, а свесился вниз, весь облепленный лопавшейся пеной. Сверху доносились человеческие вопли. Мне показалось, что моросит редкий тёплый дождь. Откуда здесь быть дождю? Задрав голову, я различил мост. Алюминиевые щиты свисали с него, скомканные, как тряпки, а пол просвечивал, словно сито. Я выбрался из воронки под этим странным непрекращающимся дождём и перекинул девочку через колено, лицом вниз. Её состояние оказалось лучше, чем я ожидал. Я стал массировать ей спину, чувствуя, как мерно вздымаются ребра. Девочка захлёбывалась и кашляла, но уже дышала. Меня тоже подташнивало. Я помог себе пальцем. Стало легче, но всё ещё не хватало сил встать на ноги. Вой над нами перешёл в стоны и хрипение. Почему никто не приходит на помощь? Откуда-то доносился шум, что-то лязгало, словно пытались привести в движение застывший эскалатор…»
К сожалению, читателям 1970-х годов всё это было уже знакомо.
Началась эпоха активного терроризма: пресса, захлебываясь, выкладывала подробности каждой удачной или неудачной попытки. Ну а суть романа, так сказать, «химическое» его наполнение, восходила к давней работе Станислава Лема — «Сумма технологии». Именно в этом произведении он впервые пытался показать, как странно и трагично могут подействовать на человека случайные соотношения различных веществ, одновременно попавших в еду, или в лекарства, или в питьё; теперь, обладая огромным литературным и научным опытом, Станислав Лем распорядился давней своей идеей чрезвычайно изящно.
Некий канадский биолог обнаружил в кожной ткани людей, которые не лысеют, то же самое нуклеиновое соединение, что и у нелысеющей узконосой обезьяны. Эта субстанция, названная канадцем «обезьяньим гормоном», оказалась весьма эффективным средством против облысения. В Европе гормональную мазь стала выпускать специальная швейцарская фирма, причём швейцарцы видоизменили препарат, он стал более действенным, но и более восприимчивым к теплу. Под влиянием солнечных лучей гормон быстро менял химическую структуру и был способен при реакции с риталином (лекарственным средством из группы психостимуляторов) превращаться в типичный депрессант. Понятно, риталин присутствовал в крови у тех, кто его принимал, гормон же употреблялся наружно в виде мази, что облегчало проникновение лекарства через кожу в кровеносные сосуды. Чтобы произошло отравление с психотическим эффектом (а жертвы в романе погибали именно таким образом), требовалось втирать в кожу едва ли не 200 граммов гормональной мази в сутки и, соответственно, принимать максимальные дозы риталина.
Катализаторами, в миллион раз усиливавшими действие депрессанта, являлись соединения цианидов с серой — роданиды. Эти соединения содержались в миндале, они и придавали ему характерный горьковатый привкус. Кондитерские фабрики в Неаполе, выпускавшие жареный миндаль, страдали от засилья тараканов, для дезинфекции применяли препарат, содержащий серу. Частицы серы проникали в эмульсию, в которую погружали миндаль перед посадкой в печь, и как только температура повышалась, цианиды миндаля, соединяясь с серой, претерпевали новые изменения. И т. д. и т. д. В итоге, погибал тот, кто употреблял гормональную мазь ириталин, при этом принимал сероводородные ванны, а в придачу лакомился миндалём по-неаполитански. К тому же роданиды катализировали реакцию, присутствуя в столь ничтожных количествах, что обнаружить их можно было только с помощью хроматографии. Причиной неосознанных самоубийств, расследуемых в романе, оказалось самое обычное лакомство.
