— Мы верим не в греков, а в Христа!
С другой же стороны, при таком положении вещей ясно, что заимствование с Востока, со стороны победной традиции Чингисовичей, могло быть куда и моральнее, и государственнее.
Гун-Бао. 1928. 12 февраля.Народ безмолвствует…
А. С. Пушкин
В предреволюционный период в России резко лежала грань между
— Столицей и провинцией.
Столицей был, как известно, «блистательный Санкт-Петербург». Даже Москва, и то была — большой деревней.
В столице блистали Мейерхольды и «упражнялися в безверьи профессора». Поражал «достижениями» балет. А в провинции, то есть, буквально с латинского, — «в завоёванной стране», там — вековая тишина.
В то время как публику на Коломяжском ипподроме просвещали заграничные лётчики, трещали младенческие Фарманы, — в каком-нибудь Саратове иеромонах Илиодор, собрав тысячные толпы верующих, совершал шествие по всей губернии, к вящему конфузу просвещённых властей.
Не любил провинции Петербург: особняки Гагаринской, Шпалерной всегда тревожно ждали какого-нибудь сюрприза со стороны этого широкого и глубокого неизведанного моря — провинции, на берегу которого «полночных стран краса и диво» — расположился Петербург — словно краюшка стула, с заискивающей улыбкой обращённый к Европе.
Население особняков Гагаринской и Шпалерной в летнее время мчалось в шикарных вагонах Международного Общества за границу; уютные курорты Германии, тихая Флоренция, перезвоны колоколов Сан Джеминьяно, блистательная олеографичная Ривьера — всё принимало толпы российских бар, которые там отдыхали:
Безмятежней аркадской идиллии
Закатятся преклонные дни.
Под пленительным небом Сицилии,
В благовонной древесной тени,
Созерцая, как солнце пурпурное
Погружается в море лазурное…
От чего же они отдыхали там, эти петербургские люди, эта соль земли «с туманных берегов Финского залива»?
От некоего страха, от какой-то постоянной бесконечной тревоги:
— Как бы дома чего не вышло!..
— Ах, за границей так спокойно! — говорил мне один сановник под памятником Чехову в Баденвейлере. И Чехов зорко смотрел в расстилающуюся перед ним долину.
И в самом деле. Обучаясь премудростям германской мысли в тихом Гейдельберге, прогуливаясь по знаменитому Философенвег, по полугоре над Неккаром, когда напротив из-за долины сиял золотой месяц, в сумеречном германском лесу, среди готовой декорации для любого эпизода из «Нибелунгов», я чувствовал этот мир. Шёл навстречу мне человек, и его тёмная тень была воздушна.
— Добрый вечер! — сказал он, поравнявшись со мной…
— Добрый вечер! — ответил я ему, и тихий звон колокола, отбивавшего часы, разнёсся снизу с ратуши.
А какое чувство пробуждал в вас человек, в ночное время встретивший вас где-нибудь на дачной прогулке в России?
Много было энтузиастов русской природы, которые говорили:
— Поезжайте, батенька, на Кавказ! Поезжайте в Алтай! Вот красота! Ну зачем все заграницы?
Но прогуливаясь по Алтаю, нужно иметь винтовку на плече; прогуливаясь по Кавказу — надо было иметь револьвер в кармане, по крайней мере. Не спорю, это тоже приятно — переживать некоторую тревогу, ждать опасности, но что делать, что толпа не любит этого. Ей нужен мир, которого не было в особняках Петербурга; население столицы прислушивалось к рокотанию глухого моря провинции и стремилось в Европу, как крысы стремятся перед опасностью с корабля на берег.
И действительно, из этого моря русской провинции, наконец, вынырнул подлинный чёрт, напугавший Петербург. Это был Распутин.
Взоры всего Петербурга были устремлены на Запад, а у престола очутился Распутин, мужик из Сибири.
Тобольской губернии, села Покровского.
Провинция прислала в столицу, набравшуюся иностранного духа, своего подлинного сына.
Мужика?
Да, но в России 95 % мужиков!
Сектанта?
Да, но в России миллионы сектантов, и православие могло существовать только потому, что оно было официальным. Сектанты теперь штурмуют былую официальную церковь и громят её покинутые твердыни.
Распутника?
Да, но сектантство в огромном своём большинстве такое, да таков и народ. Хлыстовщина, христовщина, купидоны, скакуны, бегуны — вот они, от них некуда деваться. Это ещё пережитки древних времён, последователи имён, незнаемых никогда среди «светочей русской интеллигенции», но которые прочно и крепко свили себе неожиданное гнездо в русской провинции.
Что ж удивительного, что и Распутин был таким, каковы миллионы сектантов?
М. В. Родзянко (председатель Государственной Думы) в своих воспоминаниях пишет:
— Увидав Распутина (в Казанском соборе), я подошёл к нему и, свирепо выкатив глаза, зашипел:
— Пошёл отсюда, с. с.! Мужик!
В. М. Пуришкевич писал в известном стихотворении о Распутине:
Как хорошо дурманит дёготь
И нервы женские бодрит.
— Скажите, можно вас потрогать, —
Статс-даме Гришка говорит…
В салоне тихо. Гаснут люстры.
Войдя в мистическую роль,
Мужик, находчивый и шустрый,
Ведёт себя, как Рокамболь…
Его пластические позы —
Вне этикета, вне оков;
Смешался запах туберозы
С ядрёным запахом портков…
И т. д.
И в том и в другом случае одно — гневный окрик «барина»:
— Мужик! Грязный мужик! Как ты смеешь?!
Но Распутин — не случайность.
Грозное море провинции уже посылало в своё время, 125 лет тому назад, свою первую распутинскую волну, о чём позвольте напомнить здесь.
В 1794 году на русскую службу поступил камергер последнего польского короля Станислава Понятовского А. М. Елянский. Принадлежавший к скопческой секте, он обратился к императору Александру I с докладом об учреждении Божественной канцелярии. Дело в том, что в это время проживал в Петербурге известный скопец Кондратий Селиванов, почитавшийся у сектантов-скопцов живым богом… Этот Кондратий Селиванов — в прошлом каторжник…
— Наш настоятель, — писал А. М. Елянский, — в котором Дух Небесный с Отцом и Сыном соприсутствует, обязан быть при особе самого государя императора, и как он есть вся сила Пророков, то все тайны советы по неизречённой воле небесной премудрости будет апробовать. А что он устами скажет, то действительно Дух Святой устами его возвещает, ибо великая сила Божья в нём есть…
