Перед концертом всплыла подробность, что в то время как оговаривалось, что билеты будут стоить какой-то минимум, я уже не помню сколько это в тех деньгах, но оказалось, что они стоят раза в три дороже. Это меняло характер всей акции. Но Стас Гагаринов делал вид, что он не причем, это дескать, Дворец спорта сам определил цену на билеты. Хотелось на все плюнуть и просто уйти. Боб расположился в отдельной гримерной, в то время как нам семерым предоставили комнату раз в пять меньшую. Я не к тому, что нам не хватило места. Мне просто было любопытно посмотреть какого запредельного «профессионального» уровня отношений достигла та группа, которая теперь называлась «Аквариумом». Зал был заполнен на одну треть. Праздник удался. Также мне было «приятно» отметить, что кроме Сашки Липницкокго, который наверное не пропустил ни одного концерта «Аквариума» в Москве, да Ильховского с Нехорошевым, не было никого из наших старых московских друзей. После концерта мы все поехали в мастерскую к скульптору Александру Рукавишникову, другу Сашки Липницкокго, где хозяин устроил нам роскошный импровизированный банкет. Менеджментом группы банкет запланирован не был. В поезде нам заплатили невероятного размера гонорар и получалось, что обижаться вроде было не на что, предстоял концерт на Родине.
По счастью, дома нам удалось исправить некоторые ошибки. Билеты были дешевле, и нам позволили пригласить неограниченное число друзей. Таким образом список гостей состоял из полутора тысяч человек. Мне привезли персональный усилитель и удалось добиться кое-какого звука на сцене. Правда мне не удалось отсесть от Саши Ляпина, который так и мочил мне в затылок, и с микрофонами была такая же история. Ну да Бог с ним. После концертов я пытался объяснить Олегу, в чем собственно состоит моя концепция звука группы, и в чем заключается роль звукорежиссера. А именно – не нарисовать картинку по своему вкусу, а оптимальным образом передать звук группы, и максимально выигрышно подчеркнуть игру каждого музыканта, что собственно эту группу и отличает от других. Ну да ладно, нам больше не придется играть вместе.
На следующий день мы все встретились на вечеринке на Пушкинской, 10. Мы с Леной пришли ранним вечером. Я был потрясен увиденным. Все молча сидели за длинным пустым столом, во главе которого сидел Боб, и внимали его новым песням, которые он почему-то сходу решил спеть всем собравшимся. Судя по всему это продолжалось уже довольно давно, так как большинство артистов оркестра уже ерзало и кашляло. В бюджете группы не нашлось денег на организацию даже внутренней вечеринки. В результате все стали скидываться и артисты побежали в соседний ларек. Когда выпили и немного повеселели, мне стало невообразимо скучно, и мы с Леной ушли. Была белая ночь, мы сели на велики и поехали просто покататься.
Интересно, что статьи в газетах были удивительно похожими, все сетовали на отсутствие фуршета. Крупный авторитет Андрей Бурлака просто негодовал, что самым беспардонным образом были попраны все права журналиста. Осенью вышел альбом с концертной записью, к которому прилагался CD-ром с историей группы. Послушав альбом я убедился в том, что был абсолютно прав, виолончели не было. Больше всего меня порадовал плакат, посвященный 25-летию группы, на котором было 5 фотографий Гребенщикова и ни одного музыканта ни из одного состава. Я поинтересовался, где я могу получить означенный альбом. Выяснилось, что нигде. Боб сказал, что он даже и не знает о том, что такой альбом вышел. В итоге Сашка Липницкий отдал мне свою копию.
Печальным итогом этого опыта было то, что очередной состав этой группы был распущен, и все были уволены без выходного пособия. Это был дежурный способ смены состава, который Боб уже много лет практиковал. Обычно торжественно объявляется, что группа наконец прекратила существование, а через некоторое время она собирается снова, за исключением тех, с кем Боб больше играть не хочет. При этом не надо увольнять неугодных и пускаться в сложные объяснения. Просто некоторые люди вычеркиваются. Правда это оказывается не всегда так просто, музыканты последующих составов, прекрасно зная историю группы, очень цепко держатся за свои места в группе, поскольку Борис Борисович для них является гарантом их благополучия. И их так просто не возьмёшь.
В этот раз роспуск группы особенно сказался на почти слепом Щуракове. В годы службы в прославленном коллективе он мог содержать всю семью. И на собственные средства он даже смог записать первый альбом «Вермишелей». Оказавшись без работы, он в полном смысле слова оказывался на улице. Заработанного хватило на первое время, но вскоре ресурсы подошли к концу, и Сережа стал нервничать, пытаясь форсировать развитие событий со своим сольным проектом. Мы продолжали репетировать у нас на Орбели и через какое-то время собрали полуторачасовую программу. Но постепенно репетиции стали носить характер нескончаемого спора с Сергеем. Основной причиной стала моя игра на виолончели. Спор же заключался в следующем – я играл по своему, в то время как ему нужна была просто квалифицированная игра на инструменте. Из чего следовал вопрос, если ему нужен был просто виолончелист, почему он пригласил именно меня? Вероятно я ему подходил по каким-то другим параметрам. Что же касательно моей игры, то у меня давно сложилась своя манера игры, свой звук. Он был обусловлен абсолютно моим персональным опытом. Мы уже касались этой темы вначале моего повествования. Я не доучился ровно десять лет. И за последние двадцать лет без систематических занятий я совершенно утратил то, что имел, но при этом я что-то и приобрел. Мы стали заниматься с Сережей, но он стал учить меня играть на виолончели. Безусловно он более опытный музыкант в плане образования и интересный композитор. Мне очень нравится его музыка, и я очень хотел достичь того уровня, который стал бы его устраивать. Но для осуществления его планов у меня не было впереди этих десяти лет, за которые я мог бы наверстать упущенное. И вообще мой рок-н-ролльный опыт подсказывает мне, что этот жанр музыки больше основывается на индивидуальности, нежели на школе. Но он стал быстро терять терпение. У меня опустились руки, я знал, что мне его не догнать и рано или поздно мне придется уйти.
Осенью неожиданно приехал Дэвид Гросс. Он был приятелем Бори Райскина и помогал ему с организацией фестиваля в Нью-Йорке. Он не был музыкантом и с продюсерской деятельностью впервые соприкоснулся во время фестиваля. Он очень уважал Борю и через полгода после его кончины решил на свой страхи риск продолжить начатое им. Это была прекрасная идея. Он предложил сделать в Нью-Йорке второй фестиваль имени Курёхина. Имея в запасе больше времени, он рассчитывал сделать это точнее с учетом ошибок, которые совершил Боря. Мы встретились с Настей, и на меня опять легла ответственность координатора этого фестиваля с русской стороны.
