Ознакомительная версия.
Наша повседневная жизнь была небогата событиями. В каждодневных заботах у дедушки была отдельная часть работы. Помню, он очень любил кипятить молоко. В то время, а это был конец 1950-х — начало 1960-х годов, молоко привозили к дому в бочках. Ответственная миссия по покупке и доставке молока была возложена на дедушку. Ведь нас было много, и именно ему было поручено готовить молоко для всей семьи. Кипятили молоко на общей кухне, и дедушка всегда клал в кипящее молоко кусочек сахара, то ли для вкуса, то ли для сохранности.
Дедушка всегда носил одну и ту же «прическу» — просто-напросто брился наголо. Эту ответственную процедуру он доверял только маме, и ему нравилось, когда мама его брила. У нее это ловко получалось. После бритья он выглядел очень довольным, счастливо улыбался и глядел на маму глазами, полными благодарности. Маму дедушка особенно любил и высоко ценил ее внимание и заботу. Мама тоже обращалась к дедушке не по имени и отчеству, а из уважения к нему — просто «папа».
Дедушка, каким я его знала уже в старости, не был франтом, но любил ухаживать за собой, был большим аккуратистом. Сколько я его помню, он всегда выглядел опрятным, ухоженным. В этом смысле он не был похож на других стариков, каких я встречала на улице или знала как соседей по дому. Свою одежду он всегда аккуратно развешивал на стуле, хотя, собственно, много одежды у дедушки не было. Ведь жили мы очень скромно, но не бедствовали, как многие другие семьи в то послевоенное время. В последние годы своей жизни дедушка уже не выходил из дома, но все равно никакого беспорядка рядом с ним никогда не было. Даже газеты, которые он читал с огромным интересом, всегда были сложены в аккуратные стопочки. Дедушка не был партийным, но политика его волновала. С появлением телевизора он с интересом смотрел все трансляции партийных съездов, внимательно следил за тем, кто выступал, вслушивался в то, что говорили о ситуации в стране, что решили, что предприняли и т. д. Все в комнате буквально замирали, когда дед смотрел телевизор. Все понимали — это для него важно.
Точно так же он обожал читать газеты. Газета тогда стоила две копейки. Дедушка часто просил меня: «Купи газету». Я тут же бежала в киоск. Через некоторое время он опять просил: «Купи еще. Забыл тебе сказать». Я опять выбегала на улицу. Поскольку лифт меня, маленькую девочку, потянуть не мог из-за небольшого веса, я должна была спускаться вместе с кем-то, кроме, конечно, посторонних — это было запрещено. Но «попутчиков» из взрослых не всегда можно было дождаться, и я бегала по лестницам пешком на шестой этаж. Только принесу, а он опять: «Забыл!» И я, бывало, так набегаюсь, что сил нет. А он просит опять, и быстро. «Все, дед, не пойду я больше!» В таких случаях, чувствуя свою маленькую вину, дедушка говорил: «Ну ладно, купи себе сосалку», — и давал мне четыре копейки. Ну, я, конечно, опять летела вниз — за газетой и леденцом.
К тому времени, как я помню дедушку, ему было уже под девяносто. Естественно, своих зубов у него уже не было. Однажды у мамы разболелся зуб. Она мыкалась сутки напролет, но из-за работы все никак не могла выбраться к врачу. Дедушка дал мудрый совет:
— Люба, есть такая примета. Состриги ногти на руках и закопай их в землю. И зубы не будут болеть. Вот я так сделал, и у меня зубы не болят!
— Да ты что, папа?! Какие зубы? У тебя же своих зубов давно нет!
Дедушка даже глазом не моргнул:
— Помилуй бог, Люба! — и тихо засмеялся. — Хе, хе, хе…
Мы потом долго еще смеялись, вспоминая этот совет и дедушкино искреннее изумление — «Помилуй бог, Люба!»
Помню еще одно дедушкино предупреждение. Оно было связано с нашими играми. Дело в том, что во дворе нашего огромного дома был летний кинотеатр с крытой эстрадой и деревянными скамейками без спинок. Мы с сестрой любили перепрыгивать через эти скамеечки. Скакали на скорость — кто быстрее перепрыгивал, тот и выигрывал. Поскольку гуляли мы всегда с дедушкой, он каждый раз предупреждал нас: «Допрыгаешься! Пойдут у тебя красные сопли». Это означало «разобьешь нос в кровь». Вообще, несмотря на всю его внушительного размера фигуру, крепость, бодрый дух, здравый ум, физическую силу и рост, дед Федя был человеком очень тихим. От него никогда не исходило никакого шума и тем более крика. И говорил он всегда тихим, ласковым голосом, был улыбчивым и, можно сказать, деликатным человеком. Тем более удивительной кажется история его женитьбы. Дедушка женился неожиданно и по большому чувству. Пелагея Никитична, которую мы звали просто баба Поля, была тайно украдена им. Подробности этой романтической истории нам по малолетству не рассказывали, но было известно, что баба Поля была «пленной турчанкой». Подтвердить это семейное предание уже невозможно, но, по всей видимости, баба Поля была либо дочерью «пленной турчанки», либо происходила из «семьи инородцев».
В свои молодые лета бабушка, заботясь о столь многочисленной семье, была постоянно занята хозяйством и считалась неработающей. Поскольку хозяйство у них с дедушкой было обустроенное и крепкое, то в 1930-е годы неработающей Пелагее пригрозили высылкой. Дедушка с бабушкой, оставив усадьбу в Тульской губернии, связав котомки и прихватив детей, бежали в Москву, чтобы спастись, затеряться в большом городе. Дедушка устроился работать извозчиком, а баба Поля — уборщицей на Киевский вокзал. Она мыла платформы, ползая на коленях по асфальту. От постоянного переохлаждения в старости у нее сильно болели ноги, она передвигалась с трудом, а потом и вовсе без костылей не могла и шагу ступить. Так я ее и помню — с костылями, негромко и мерно постукивающими по паркету в коридоре нашей коммуналки. Не помню, чтобы она когда-нибудь заходила в нашу комнату. Почему — не знаю. Скорее всего, у них с дедом существовала договоренность на этот счет. Может быть, они остерегались вызвать ревность у внуков и случайно поссорить своих детей, а может быть, по каким-то другим причинам. Переговаривались они с дедушкой в основном на кухне. Баба Поля отличалась исключительной молчаливостью. Так, например, она могла попросить нас отойти в сторонку, когда ей необходимо было пройти из комнаты тети Шуры на кухню мимо нас с сестрой, играющих в классики в общем коридоре. Правда, чаще всего она вообще ничего не говорила, а просто приподнимала свой костыль, показывая нам таким образом, что ей надо пройти. Когда в 1968 (или 1969) году тетя Шура со своей семьей и бабой Полей переехали в отдельную квартиру на улицу Василисы Кожиной, бабушка долго не зажилась и вскоре ушла из жизни. От деда Феди это известие тщательно скрывали, но, видимо, он чувствовал неладное. Стал скучать и печалиться, часто жалобно спрашивал родителей: «Что же это вы меня к матери-то не везете?» Не помню, появлялись ли у него при этом слезы на глазах, но вопрос его звучал с такой невыразимой тоской, что у меня до сих пор сердце разрывается на куски, когда я вспоминаю его голос в этот момент.
Ознакомительная версия.
