Те, кто видел его в последние месяцы без сетки на лице, свидетельствуют: он мало изменился со дня ареста. Все тот же спокойный взгляд голубых глаз, все то же несколько скорбное выражение рта и те же скупые жесты, уверенная походка, чувство собственного превосходства над судьями и полицейскими чиновниками. С надзирателями он был по-интеллигентски вежлив, хотя и не без суровости. Его имя произносили шепотом. Вести из внешнего мира почти не доходили. Однако у Зорге появился доброжелатель: переводчик. И до суда, и во время суда, и после вынесения приговора этот симпатичный молодой человек с доброжелательной улыбкой на губах всегда находил удобную минуту, чтобы скороговоркой передать Рихарду обо всем, что творится на белом свете. Зорге продолжал притворяться не знающим японского языка. За последние годы у него сильно обострился слух. Где-то за тюремной стеной, может быть в парке или в сквере, висел репродуктор. Днем его заглушали звуки города, но в ранний час Зорге, лежа на циновке, прислушивался к бормотанию репродуктора и улавливал все.
Пока пульсирует кровь, пока мысль не угасла, его интересует ход событий там, в большом мире, куда он уже не вернется никогда, никогда… Теперь он часто думал о своей жене Кате. Вспоминал все их короткие встречи, споры об искусстве и литературе. Тогда, в первые дни их знакомства, вышла в свет книга испанского писателя Бласко Ибаньеса «Солнце мертвых». Катя повторяла вслед за писателем: «Слава – солнце мертвых. Все люди, чьи имена хранит история, знаменитые при жизни и после смерти или безвестные при жизни и превозносимые тогда, когда они уже не могли слышать похвал, – все они продолжают свое нематериальное бытие под лучами этого солнца, которое светит только тем, у кого уже нет глаз, могущих видеть его сияние». Сейчас можно было горько улыбнуться: Зорге никогда не заботился о личной славе; он прямо-таки не понимал честолюбцев. И он слишком ценил прелесть обыкновенного, горячего солнца живых, чтобы думать о могильно-холодном солнце мертвых. Он верил не в славу, а в силу великих идей и любил повторять слова Гёте о том, что когда встречаются идеи с характером, то возникают явления, которые изумляют мир в течение тысячелетий… Бедная Катя… Хотя бы одну-единственную весточку от нее! Это скрасило бы последние дни… Не мог знать Рихард, что Кати больше нет в живых: 4 августа 1943 года, в эвакуации, в Красноярске, она погибла в результате несчастного случая – от ожогов. Но об этом Рихард так и не узнал.
Его мать Нина Семеновна доживет до 1952 года. Его старший брат Герман умрет в 1948 году. Средний брат Вильгельм пропал без вести. О сводных сестрах Рихарда Эмме и Амалии не известно ничего. Где они? Живы?
В канун больших революционных праздников «Рамзай» всегда посылал поздравления товарищам в Москву. Вдали от Родины он с нетерпением ждал этих праздников, ибо они знаменовали какой-то новый рубеж в истории Советского государства. 1 Мая и 7 ноября собирались обычно у Клаузенов – тут же готов был вкусный русский обед; вспоминали годы, прожитые в Советском Союзе, и та, прошлая, жизнь как бы придвигалась.
Приходится только удивляться садистской изощренности японской контрразведки и министра юстиции: именно день 7 ноября они избрали для казни.
В это утро 7 ноября 1944 года Зорге чувствовал себя бодро, он не подозревал, что до смерти остались считанные минуты.
Вначале палачи решили расправиться с Одзаки.
В девять часов в камере Одзаки появились стражники. Начальник тюрьмы Ичидзима ради соблюдения формальности спросил у осужденного фамилию, возраст и бывший адрес. Потом объявил, что по приказу министра юстиции сейчас состоится казнь Одзаки. Ичидзима был опытным тюремщиком. Он знал, как некоторые смертники принимают страшную весть: обезумев, просят отсрочить казнь хотя бы на несколько минут. Как поведет себя этот «опасный коммунист»? Ведь умирают только один раз, будь ты императором или коммунистом…
Одзаки даже не изменился в лице. Он спокойно взял почтовую открытку, написал: «Я не трус и не боюсь смерти». Попросил передать письмо жене. Затем переоделся в чистый костюм и твердо сказал: «Я готов». Палачи надели наручники.
Его повели через тюремный двор к месту, где находилась железобетонная комната с высокими стенами. Когда Одзаки вошел в этот железобетонный мешок, он очутился перед алтарем Будды. Буддийский священник предложил смертнику чаю, сакэ, но Одзаки не принял «угощения».
«Жизнь и смерть – это одно и то же для того, кто достиг высшего блаженства. Высшее блаженство может быть достигнуто, если положиться на милосердие Будды…» – произнес священник. Это был ритуал.
Одзаки поблагодарил всех и еще раз повторил: «Я готов». Он обошел алтарь и оказался в пустой комнате, без окон, с виселицей в центре. Под ногами находился люк. На глаза Одзаки надели черные очки. «Я умираю за народ!» – крикнул он.
В 9.33 люк раскрылся.
Одзаки Ходзуми не стало. Ему не было и сорока пяти.
«Как огни, гаснут люди, и нет ничего от них, как от огней, только пепел печали…»
…Когда начальник тюрьмы в сопровождении палачей вошел в камеру, Рихард Зорге понял, что час настал.
«Сегодня ваш праздник, – сказал Ичидзима. – Надеюсь, вы умрете спокойно». Он потрогал кадык. Палачи рассмеялись. Но под суровым взглядом Зорге они мгновенно притихли. Ичидзима спросил, не добавит ли Зорге еще что-либо к своему завещанию.
«Мое завещание останется таким, каким я его написал!»
Тогда начальник тюрьмы спросил: «Имеете ли вы что- нибудь еще сказать?»
«Да, имею. Вы правы, господин начальник тюрьмы: сегодня у меня праздник. Великий праздник – двадцать седьмая годовщина Октябрьской социалистической революции. Я хочу добавить несколько слов к своему завещанию. Передайте живым: Зорге умер со словами: «Да здравствует Советский Союз, да здравствует Красная Армия!»
После этого Зорге повернулся к тюремному священнику и сказал:
«Я благодарю вас за вашу любезность. Ваши услуги не понадобятся. Я готов».
Твердой походкой он прошел через тюремный двор. Очутившись в железобетонном мешке, не остановился перед алтарем, а направился прямо в камеру смерти, встал на крышку люка.
О чем он думал в последнюю минуту жизни?
Он заботился только об одном: своей выдержкой, спокойствием омрачить торжество врага. Он сам надел петлю на шею.
В 10.20 люк раскрылся.
Позже Макс Клаузен вспоминал: «Я хотел бы сказать еще несколько слов об одном японском товарище, который сидел вместе со мной. Я не помню точно его фамилии – кажется, это был Судзуки. Во всяком случае, через тюремщика, который время от времени беседовал со мной на протяжении всего заключения и сообщал мне военные новости, я имел возможность встретиться с ним… Он рассказал мне, что Рихард был повешен 7 ноября 1944 года, что перед казнью он держался очень мужественно и воскликнул по-японски: «Да здравствует Красная Армия, да здравствует Советский Союз!»
