Интересно следующее: все похвальные названия различных народностей рисуют нам физически красивого человека и обязательно крупного. «Десять русаков» сказать нельзя. «Десять болгар» – только в каких-то особых обстоятельствах (при исполнении ими какого-нибудь степенного танца), «Десять турчанок» можно, а «десять туркинь» – странно. «Десять германцев» можно было сказать только во время Первой мировой войны, когда говорили «германцы», чтобы отличить их от «своих» немцев – прибалтийских, поволжских и пр.
Из английских впечатлений. Английский дом развивался и приобрел свой типичный для XIX века вид в течение столетий. Характерная черта внутреннего убранства типичного богатого английского дома: эклектизм – вещи разных эпох и стилей, накапливавшиеся в семьях, связанные с семейными воспоминаниями и типичным английским бытом. Обилие картин на стенах (особенно типичны – акварели и карикатуры). Вещи, привезенные в столетие колониальных завоеваний из Индии, Китая, Японии, Персии, Америки.
Внутренним убранством английского «country house» («загородный дом») много занимались архитекторы Вильям Кент и Роберт Адам, Генри Холланд, Вильям Чеймберс, сэр Джон Стоун – создатели палладианского стиля, столь же типичного для английских загородных домов, как екатерининский классицизм и ампир для русских усадебных домов. Этот стиль еще более развил эклектизм, смешение стилей, эпох и стран в английских богатых домах, объединенных, однако, любовью их английских хозяев к уюту (камины почти во всех комнатах), к садам и паркам (цветы живые в горшках и вазах и изображения цветов на картинах, растительные орнаменты и цветочные букеты на английских обивочных ситцах). И вместе с тем – любовь англичан к «скромной элегантности»: ковры слегка потертые, кожа слегка поношенная, ситец чуть блеклый. Ничто не должно выглядеть новым, ярким, реставрированным или только что купленным.
В Кембридже я несколько дней провел в типично английском гостеприимном доме. Он был двухэтажным с лифтом во второй этаж, с комнатой для гостей (на полке над кроватью – Библия и детективы). Одна дверь открывалась на двор, соединенный с улицей, где подъезжали машины. Другая вела в сад прямо на газон, без дорожек. Сад разделен кустами на две половины: одна – ближайшая и другая – отдаленная. С боков кусты, за которыми ухаживает садовник (садовник обязателен, но нет другой прислуги). Садовник же сажает цветы. Был март, и на вечнозеленом газоне цвели желтые нарциссы (daffodils). Цветы были в комнатах – в вазах и в горшках. Англичане впускают природу в свои дома.
Но дело не в этом. Хочу сравнить с русскими загородными усадьбами. Приведу описание большой русской усадьбы Трубецких «Ахтырка» (недалеко от Абрамцева; сейчас не существует): «Это была величественная барская усадьба Empire, один из архитектурных chefs d’œuvres начала XIX столетия. Усадьба эта и сейчас <речь идет о 1917 годе> славится как одна из самых дивных подмосковных старинного типа. Как и все старинные усадьбы того времени, она больше была рассчитана на парад, чем на удобства жизни. Удобство, очевидно, приносилось тут в жертву красоте архитектурных линий.
Парадные комнаты – зал, биллиардная, гостиная, кабинет были великолепны и просторны; но рядом с этим – жилых комнат было мало, и были они частью проходные, низкие и весьма неудобные. Казалось, простора было много – большой дом, два флигеля, соединенные с большим домом длинными галереями <так же, как и в «Узком» под Москвой>, все это с колоннами Empire и с фамильными гербами на обоих фронтонах большого дома, две кухни, в виде отдельных корпусов Empire, которые симметрично фланкировали с двух сторон огромный двор перед парадным подъездом большого дома. И, однако, по ширине размаха этих зданий помещение было сравнительно тесным. Отсутствие жилых комнат в большом доме было почти полное… жизнь должна была подчиняться… стилю. Она и в самом деле ему подчинялась. Характерно, что стиль этот распространялся и на церковь, также с колоннами, также Empire, и как бы сросшуюся в одно бытовое и архитектурное целое с барской усадьбой. Это была архитектура очень красивая, но более усадебная, чем религиозная». Даже о быте Трубецкой говорит, вспоминая обед: «Этот обед… был слишком стильным» (Кн. Евгений Трубецкой. Из прошлого, с. 8–9).
Отмечу, что центр английского загородного дворца – «drawing room» (гостиная) был полной противоположностью танцевального и музыкального залов русских усадеб.
Русское ли все это? Я как-то еще до войны спросил академика А. С. Орлова – в какой социальной среде был лучший, самый правильный и красивый русский язык? Александр Сергеевич подумал и не сразу, но уже уверенно ответил: у среднего дворянства, в их усадьбах. В тех же воспоминаниях Евгения Трубецкого я нашел описание такой «средней» усадьбы Лопухиных – Меньшова, где царила «стародворянская уютность жизни, которая нашла себе гениальное изображение в семействе Ростовых толстовского романа» (там же, с. 22 и след.). «Дом городской и деревенский был для них не местом парада, – а уютным и теплым семейным гнездом» (с. 24), «все комнаты всегда неизменно полны гостей, переполняющих дом до последних пределов вместимости» (с. 26). Соответственной была планировка и обстановка. Кстати, очень часто стены были из некрашеных тесаных бревен, на которых выделялись прекрасные картины, главным образом пейзажные. Изображения таких интерьеров сохранились.
И кстати еще – обилие диванов во всех комнатах, чтобы было где уложить всех гостей. Диваны были и обычные, и длинные, и угловые, где удобно было разговаривать или играть.
Саксонский диалект всегда казался немцам комическим. Но поразительно, что этот комический эффект использовался в XIX веке русскими писателями при изображении того, как немцы говорили по-русски.
Обаятельный образ Франциска Ассизского связан с нищетой. И то же – Сергий Радонежский. Но Франциск – нищенствующий святой, а Сергий – нищий крестьянин. И в этом существенное различие.
Сергий сам плотничал, ставил кельи, таскал бревна, носил воду в двух водоносах, пек хлебы, сам шил одежду и тачал обувь – делал всю черную работу и даже нанимался плотничать за гнилые хлебы. Когда слава его прошла уже по всей Руси, он все же не изменял своего трудового образа жизни. Именно поэтому он получил в народе огромную славу и непререкаемый авторитет, с которым вынуждены были считаться самые верхи Московского государства и Русской церкви.
Приходившие к нему на поклонение люди принимали его за простого работника и не хотели верить, что перед ними сам прославленный по всей Руси игумен. К нему приезжает сам великий князь Дмитрий Донской за советом и помощью. И помощь его действенна. Когда нижегородский князь Борис не покорился Москве, по слову Сергия были затворены в Нижнем все церкви, и Борис, опасаясь народа, вынужден был покориться. Дмитрию Донскому перед выступлением в поход против Мамая Сергий дает в войско двух иноков, веля им сражаться. Это было против церковных обычаев, запрещавших инокам воевать. Тем самым Сергий освятил поход против Мамая как святое дело и способствовал подъему духа в войске Дмитрия.
Самые большие коллекции этнографических материалов по Аляске – в Ленинграде – Петербурге, а другая – в Хельсинки – Гельсингфорсе. Последний губернатор русской Аляски был финн по происхождению. Интересом к этнографии он обязан Леннроту – собирателю Калевалы. Любовь к своему народу подсказала ему любовь к американским индейцам.
Очень верная мысль высказана С. М. Соловьевым в его «Публичных чтениях о Петре Великом» по поводу пресловутой, популярной в обывательских представлениях мысли об «отсталости» России: движение народов по историческому пути нельзя сравнивать… с беганьем детей взапуски или конскими бегами, к которым прилагается слово «отстать». Внутренние силы могут быть больше у того, кто движется медленнее. Я добавлю к мысли Соловьева и следующее: дело может быть и в возрасте – тот, кто моложе, тот может быть и менее образован того, кто старше, может отстать от старшего по возрасту и на служебной лестнице. А потом обогнать…
«Россия, нищая Россия». И это совершенно верно. Но какое богатство в дворцах знати, императорской фамилии. Достаточно сравнить пригороды Петербурга с Шенбруннским дворцом Франца-Иосифа под Веной. А богатства монастырей, библиотек! И все-таки Россия – нищая, ибо богатство или нищета – это богатство или нищета народа, общего уровня жизни.
А вот неверное, избитое, набившее оскомину, несколько раз с бахвальством повторенное в докладах на общих собраниях Академии наук СССР ее президентом академиком Александровым утверждение: «Наша страна из страны почти сплошной неграмотности при царском правительстве…» Откуда взято это утверждение? Из старых статистических данных? Но тогда записывали в неграмотные всех старообрядцев, отказывавшихся читать книги гражданской печати. А эти «неграмотные» любили книгу, знали свои книги лучше, чем сборщики сведений – свои. И читали больше.
