В одном из писем Тургенева прямо говорится: «Особенно тяжело было то, что при писании романа приходилось о многом умалчивать и многое обходить; и в теперешнем своем виде «Новь» едва не погибла в огне цензурного комитета… Я не был свободен в своей работе, и это единственное, что в корне подрывает радость творчества».
Но, разумеется, не одни цензурные рогатки были причиной того, что Тургенев не сумел дать полную картину народнического движения, а показал лишь «угол картины». Тут сыграли главную роль другие факторы — оторванность Тургенева от родины, а также узость его политических взглядов, помешавшая ему правильно оценить народничество и понять перспективы дальнейшего развития революционного движения в России.
Корректурные листы романа Тургенев посылал Лаврову, Лопатину и Кропоткину, желая знать их мнение и прося их указаний относительно некоторых деталей. Когда Лавров прочитал в Лондоне «Новь» Кропоткину и другим членам прежней наборни «Вперед!», она очень понравилась им, хотя Кропоткин отметил известную ограниченность знания Тургеневым народнического движения. Тем не менее он считал, что в романе Тургенев с присущим ему удивительным чутьем подметил «две характерные черты самой ранней фазы этого движения, а именно: непонимание агитаторами крестьянства… и, с другой стороны, их гамлетизм, отсутствие решительности…».
Менее удовлетворило это произведение Лопатина, полагавшего, что среда революционеров не была достаточно хорошо изучена писателем. Лавров в своей статье о Тургеневе подчеркнул, что огромное значение этого романа заключалось в том, что «перед целой литературой грязных ругателей молодежи он выставил ее, эту революционную молодежь, как единственную представительницу высокого нравственного начала».
И сам писатель, объясняя задачу, поставленную в романе, говорит: «Во всяком случае, молодые люди не могут сказать, что за изображение их взялся враг; они, напротив, должны чувствовать ту симпатию, которая живет во мне — если не к их целям — то к их личностям».
Как и предвидел Тургенев, вокруг его романа закипела битва. На него посыпались упреки как из реакционного лагеря, недовольного осмеянием высшего чиновничьего круга, так и со стороны демократической критики, считавшей, что в романе обеднен облик революционной молодежи.
Писателя смущали, конечно, не отзывы реакционеров, их мнением он мог спокойно пренебречь, — его огорчали отзывы тех, кому он сочувствовал. «Нет, нельзя пытаться вытащить самую суть России наружу, живя почти постоянно вдали от нее», — писал он Стасюлевичу в 1877 году.
Однако в дальнейшем демократическая критика дала иное, более трезвое и справедливое истолкование образов романа, имевшего немалое значение в истории развития русского общества.
Интересно в этом плане свидетельство профессионального революционера, большевика-подпольщика С. И. Мицкевича, который писал в своих воспоминаниях об огромном впечатлении, произведенном на него «Новью».
По словам Мицкевича, роман Тургенева помог ему понять, что «революционеры — это и есть лучшие люди, которые хотят просветить крестьян и рабочих и поднять их на революцию против их. угнетателей».
О необходимости пересмотреть установившуюся с самого начала оценку «Нови» как произведения неправдивого писал А. В. Луначарский. Героиню «Нови» Марианну он назвал «самой светлой звездой на всем небосклоне русской литературы», считал «Новь» высокохудожественным, захватывающим романом и горячо рекомендовал его советской молодежи, напомнив, что Тургенев первый описал жизнь революционеров семидесятых годов.
ГЛАВА XXVII
ДРУЖЕСКИЕ СВЯЗИ С ФРАНЦУЗСКИМИ ПИСАТЕЛЯМИ
За время своей жизни за границей Тургенев нередко встречался со многими представителями главнейших европейских литератур.
Но наиболее тесные творческие и дружеские связи возникли у него с французскими писателями-реалистами — Гюставом Флобером, Эдмондом Гонкуром, Альфонсом Доде, Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, составившими тесное литературное содружество.
Особенно часто бывал в их кругу Тургенев в семидесятые годы, когда переехал из Баден-Бадена в Париж.
Еще до сближения с этой группой писателей Тургенев познакомился в 1857 году с Проспером Мериме, который, как мы помним, во время Крымской войны с большим сочувствием встретил выход во Франции отдельного издания «Записок охотника». С тех пор Мериме не переставал внимательно следить за развитием таланта Тургенева.
Внутренний мир французского писателя не сразу раскрылся Ивану Сергеевичу. Сначала Мериме показался ему чрезмерно сдержанным, замкнутым и сухим человеком. И лишь со временем он понял, что у Мериме под наружным равнодушием кроется «самое любящее сердце».
Особенно дорого было Тургеневу то, что Мериме проявлял большой интерес к русскому народу, к его истории, к быту, искренне любил русскую литературу и русский язык. По словам Тургенева, Мериме «положительно благоговел перед Пушкиным и глубоко и верно понимал и ценил красоты его поэзии». В одной из своих статей он поставил Пушкина на первое место во всей европейской поэзии XIX века.
Именно любовь к Пушкину и заставила Мериме изучить русский язык, необычайное богатство которого поразило его.
Проспер Мериме явился одним из первых переводчиков произведений Пушкина, Лермонтова и Гоголя во Франции, и в ряде случаев работа над этими переводами была осуществлена им в сотрудничестве с Тургеневым.
В нем Мериме проницательно увидел продолжателя пушкинских и гоголевских традиций. Он считал его крупнейшим современным прозаиком и настойчиво рекомендовал своим друзьям знакомиться с его произведениями. Перу его принадлежат переводы некоторых повестей и рассказов Тургенева.
Прочитав по-русски роман «Отцы и дети», Мериме взялся редактировать французский перевод романа и написал к нему предисловие, где отметил, что это произведение вызвало бурю и на родине автора. Шум, поднятый вокруг романа, противоречивые отзывы критики, «неистовство публики» — все это Мериме расценивал как своеобразный успех романа. «Не было недостатка ни в пристрастной критике, ни в клевете, ни в брани печати, не хватало, быть может, только церковного отлучения, — с иронией отмечал он в предисловии. — В России, как и везде, нельзя безнаказанно высказывать правду тем, кто о ней не спрашивает».
Живя в Баден-Бадене, Тургенев постоянно переписывался с Мериме. Они делились в письмах своими творческими замыслами и планами и проявляли активный интерес к работе друг друга.
Когда «Дым» был напечатан в «Русском вестнике», Тургенев послал Мериме журнальный оттиск этого романа. В ответном письме Проспер Мериме дал подробный отзыв об этом произведении, отнеся его к числу лучших созданий Тургенева. Однако он не ограничился одними похвалами и сделал несколько существенных критических замечаний. Так, например, сцена у Губарева в начале романа показалась ему лишней, отвлекающей внимание читателей от естественного развития сюжета. «Заметьте, — писал он Тургеневу, — что в роман, как в лабиринт, хорошо войти с нитью в руке, а вы начинаете с того, что даете мне целый клубок, в достаточной мере запутанный».
