Тредьяковский. От имени русских академиков и русских адъюнктов — на этих немцев нам начхать!.. — прошу вас продолжить слово Ломоносову.
Разумовский. Довольно! Мне давно пора ехать к государыне и конфирмировать сей акт Академии, признающий преступления учеников Ломоносова. Теплов! Читай акт. Подписывайте.
Ломоносов. Сей акт несправедлив, ваше сиятельство.
Разумовский. Я — президент и гетман и больше твоего знаю о справедливости.
Ломоносов. Знаете и, однако, не в состоянии отличить справедливость от беззакония.
Разумовский (ошеломленный). Что-о?!
Шумахер. Беззаконие?
Ломоносов. Академические студенты по вашему акту, господа академики, были отпущены на Урал сроком от пяти до семи лет. Теперь через три с лишком года вы их якобы вызвали к экзаменам.
Шумахер. Якобы?
Ломоносов. Да, якобы, ибо достоверно мне известно, что вы их сюда не звали, боясь, должно быть, что они покажут вам такие знания, какими из вас не все обладают. И вы, господин советник, смеете еще им за неявку угрожать теперь галерами?
Теплов, Миллер, Де-Рюшампи. Невозможно! Гнать!.. Прочь его!
Крашенинников. Клевета! Студенты Ломоносова явились бы сюда по первому зову Академии!
Ломоносов. Но их не звала Академия! Клеветники сим прекрасным юношам грозят галерами и каторгой? Вас самих пора на каторгу!
Уитворт. Господин президент! Он кричит на нас, что мы клеветники, а сам что говорит?
Разумовский. Ломоносов, остановись! (Нарышкиной.) Я измучен! Что мне с ними делать?
Нарышкина. Но, граф Кирилл, вы же так любите научные споры. (Ломоносову.) Михайло Васильевич, говорят — спокойствие лучшее одеяние мудреца!
Ломоносов. Да, когда он статуя!.. Но можно ли пребывать статуей, когда уничтожение молодой русской науки совершается?
Разумовский. Эй, измайловцы!
Вошедшим трем гвардейцам-измайловцам.
Встать против Ломоносова! Сейчас Теплов прочтет акт, ты его подпишешь, а потом тебя уведут на гауптвахту.
Нарышкина. Больного, граф Кирилл?
Разумовский (кричит). Хоть мертвого! (Теплову.) А ты чего молчишь? Хапуга!.. Нахватал миллионы на Украине…
Теплов. (тихо). Зачем орать, ваше сиятельство? Орать надо, когда сам тонешь, а других надо топить тихо.
Разумовский. Оглашай акт!
Теплов (вынимает бумагу из бисерного портфеля). «Во исполнение его императорского величества указов и по определению правительствующего Сената за нумером тысяча девятьсот восемьдесят девять признали мы за благо в сей акт записать и нашими руками скрепить преступление академических студентов, кои, с Урала на экзамены званые, нагло в Санкт-Петербург не возвращаются…»
Ломоносов. Студенты не званы!
Шумахер. Врешь, званы!
Тауберт. Ломоносова самого надо на галеры!
Фон-Винцгейм. Да, клеймо на лбу его бы весьма украсило.
Тредьяковский. Господа академики! Вы обезумели!
Миллер. За издевательство — на галеры!
Уитворт. Впишите в акт: Ломоносова на галеры!
Тредьяковский. Замолчи, Уитворт, торгаш бесчестный!
Уитворт. А ты, Тредьяковский, не поэт, а скотина!
Тредьяковский бросает в Уитворта рукописью. Листы ее разлетаются по воздуху. Уитворт хватает со стола чернильницу, песочницу, бумагу и все это швыряет в Тредьяковского.
Нарышкина (встает). Граф Кирилл. Мне пора вам сказать, что…
Разумовский. Что женщина великолепна, когда она образована, но она отвратительна, когда она воображает себя ученой! Садитесь!
Нарышкина. И, однако, граф Кирилл, я хочу сказать…
Разумовский. В этом зале вы не скажете больше ни слова!
Стефангаген (входит). Ваше высокографское сиятельство!
Разумовский. Ну, что еще там?
Стефангаген. К вашей ясновельможности!
Адъютант Иконникова (входит). Член Военной Коллегии государства Российского, кавалер ордена Андрея Первозванного и других российских орденов кавалер, сего числа их императорским величеством жалованный золотой шпагой и табакеркой и назначенный инспектором российской армии в ранге министра, генерал-кригс-комиссар Иконников просит принять его.
Молчание.
Разумовский (упавшим голосом). Проси.
Стефангаген и адъютант уходят. Молчание. В тишине отчетливо слышны резкие шаги адъютанта и мягкая поступь Иконникова. Они входят, любезно раскланиваясь, Иконников подходит к Нарышкиной, целует у ней руку.
Иконников. Академия расцветает дивно, коль сады ее столь великолепные нимфы посещают, Катерина Ивановна. (Не без небрежности, Разумовскому.) Здравствуйте, господин презус!
Разумовский. Здравствуйте, господин министр! Что слышно с императорской охоты?
Иконников. Результаты ее еще неизвестны. Простите, ваше сиятельство, что я беспокою высокую Академию, но мне безотлагательно понадобилось вручить почтеннейшей конференции важнейшие бумаги относительно уральских учеников Ломоносова.
Ломоносов. Уж и приговор им вынесен, Федор Ростиславович.
Теплов. По определению Сената за нумером тысяча девятьсот восемьдесят девять.
Иконников. Вот оно что! Тогда, может быть, мне остаться, ваше сиятельство? Мне довелось быть свидетелем определения Сената за нумером две тысячи шестнадцать.
Теплов. Простите, господин министр, за нумером тысяча девятьсот восемьдесят девять.
Иконников. Нет, именно за нумером две тысячи шестнадцать. В отмену определения за нумером тысяча девятьсот восемьдесят девять.
Шумахер (хрипло). В отмену?
Иконников (любезно). Один господь бог не отменяет своих решений, а в Сенате сидят люди.
Разумовский (встает). Господа академики! Конференцию дальше поведет господин Теплов.
Иконников. Вы покидаете нас, господин презус?
Разумовский. Да.
Иконников. Сенат рекомендует вам не покидать конференции, господин презус.
Разумовский. Благодарю Сенат. (Садится.)
