Коба и здесь не проронил ни слова. Но глаза его были влажны, клянусь. В них я прочел его вечный рефрен: «Думали ли мы…»
Конечно, не думали. Я, например, точно не думал, что он дважды меня посадит, что мне выбьют в тюрьме зубы, отправят в лагерь мою жену, измучают дочь. И что я вновь буду не спать и ждать, не случится ли это в третий раз, но… по-прежнему останусь рядом с ним!
Мы сели в автомобиль. Только в машине он сказал:
— Зачем все это, если победитель один — Смерть? — И, продолжая размышлять о своем, прибавил: — В Саровской пустыне начали строить завод по производству ядерного оружия… В конце года, надеюсь, закончат! Надо очень спешить товарищу Сталину!
В последнее время у него часто болел желудок (к врачам он не обращался, как всегда, занимался самолечением). Новая вставная челюсть натирала. Теперь он был постоянно и опасно раздражен…
В тот день я был в его кабинете в Кремле, он попросил меня записывать очередное заседание Политбюро. Перед началом пришел Маленков. Коба при мне начал этот разговор. (Он меня уже не стеснялся. Дурак принял бы это за доверие. Для меня же, хорошо знавшего Кобу, это означало мой скорый конец.)
— Процесс должен быть короткий, закрытый. Военная коллегия оглашает приговор… и тотчас ликвидировать.
— Есть проблема, товарищ Сталин, — сказал Маленков. — Кузнецов долго запирался, ребята… старались, горячились. У него сломан позвоночник. Он ходить не может. Мы решили внести его в зал и вынести из зала после приговора…
— Ишь что придумал, — яростно оборвал его Коба, — ходить не может! Нести барина! — Потом задумался. Великий режиссер Коба и здесь не сплоховал. — Хорошую идею подсказал мерзавец… Несите его! И всех негодяев несите! После приговора набросить на приговоренных к расстрелу белые саваны. Пригласи покрепче молодцов, и пусть они вынесут мерзавцев в балахонах… вон их из зала! Как нечисть!
Любитель красочных, ярких зрелищ, режиссер Коба не постарел с годами. Балахоны — это из тайников памяти. В балахонах вешали революционеров русские цари, чьим преемником справедливо считал себя мой друг Коба.
О «Финале Наследников» мне рассказал тот же полковник К-й.
В пустом зале председатель Военной коллегии Верховного суда объявил смертный приговор шестерым вчерашним руководителям — Вознесенскому, Кузнецову, Родионову и трем ленинградским партийным вождям.
Все они стояли при чтении приговора, только несчастный Кузнецов сидел.
После чего офицеры госбезопасности торжественно набросили на них белые саваны, взвалили смертников на плечи и понесли барахтающуюся, беспомощную плоть к выходу через весь зал. Той же ночью всех расстреляли. Кузнецова пришлось расстреливать сидящим на стуле.
Я видел Кобу в эти дни. Помню, он сказал мне:
— Человек, старея, все дальше отодвигает возраст старости. Вот раньше мы называли стариками пятидесятилетних. В пятьдесят — шестидесятилетних. Сейчас я называю стариками восьмидесятилетних… — Помолчал, прибавил: — А ведь эти молодые мерзавцы между собой иначе как «стариком» товарища Сталина не звали: «Это нашему старику говорить не нужно», «Этого наш старик не поймет»… Ничего, «наш старик» все понял!
Это случилось, кажется, сразу после ленинградского расстрела в конце октября 1950 года.
Я был на Ближней, когда Берия принес итоги работы ГУЛАГа за прошлый год. Помню, доложил численность лагерей — два с половиной миллиона. Дальше начал перечислять, на каких объектах заключенные трудятся.
Коба внимательно слушал. В конце доклада Берия сказал:
— Три лагеря ударно работают на строительстве сверхсекретных объектов. Два из них — на строительстве завода по производству ядерного оружия. И один, — тут он как-то интимно улыбнулся, — на возведении памятника Великому Вождю. — Предложил: — Иосиф Виссарионович, не хотите ли съездить посмотреть? Это недалеко, в Химках…
— Ну что ж, давай. И Фудзи с собой возьмем. Он ведь в лагерях у нас был, может, товарищей встретит. А может, попросту его там и оставим, — усмехнулся Коба. Он явно был в хорошем настроении, что означало — хорошо себя чувствовал.
И, как всегда, по улицам, вмиг опустевшим, мимо патрульных автомобилей понеслись наши черные машины. Я с Берией и Кобой ехал в одной, за нами — две машины охраны.
— Ну, рассказывай, Лаврентий.
— Как вы указали, Иосиф Виссарионович, — он перешел на грузинский. — Это будет самый большой памятник в мире.
— Слышишь, Фудзи, в мире, — насмешливо заметил Коба. — Ну, продолжай хвастать, Лаврентий.
— Памятник так велик — даже сигнальные огни установить придется, чтобы самолеты, идущие на посадку, с ним не столкнулись, ведь голова товарища Сталина будет соперничать с облаками.
— Ай-ай, какой большой человек этот товарищ Сталин.
Он предпочитал быть насмешливым, чтобы не стать смешным. Но мы с Берией знали Кобу — он доволен.
Приехали. Это была территория рядом с Речным вокзалом, обнесенная колючей проволокой. На вышке стоял охранник. В памяти моей сразу — волна «приятных» воспоминаний!
Прошли на территорию. Впереди Коба и Лаврентий, окруженные охраной, за ними — я.
Около огромной медной пуговицы стоял автор памятника скульптор Вучетич. Он задорно материл какого-то юнца, вероятно, помощника. При этом время от времени сгибал ногу и удало бил себя пяткой по заднице, будто собираясь пуститься в пляс.
При виде Кобы и Берии он потерял дар речи. Я с изумлением понял: Берия о визите не предупредил.
— Здравствуйте, товарищ Сталин, — наконец произнес ошалевший скульптор.
— Ну, показывай, — сказал Коба.
Мы подошли к стоявшей на низкой платформе гигантской голове, очень похожей сейчас на голову Черномора из пушкинской сказки.
С отверстия в затылке можно было войти внутрь. Лесенка в две ступеньки вела на платформу к этому отверстию, занавешенному ситцевой занавеской.
За занавеской звучали голоса.
Коба молча начал подниматься по ступенькам. Вучетич побледнел.
Коба приподнял занавеску и заглянул в свою голову. Я стоял за ним и из-за его спины увидел… В голове величайшего Вождя всех времен и народов разместили ящик, служивший столиком. В углублении носа Кобы расставили стаканы. Какой-то юнец, уютно усевшись в подбородке великого Вождя, разливал водку. Пара молодых людей, расположившись вокруг ящика, весело резались в картишки!..
Коба задернул занавеску.
