В самом деле, я привыкла ходить с матерью (при ее жизни) или в гости, где нас угощали чем-нибудь, или по какому-либо делу, о котором я так или иначе узнавала: особенно, если мы относили или, наоборот, брали у знакомых что-нибудь. И во всех этих случаях мне было понятно, зачем мы ходили к людям. Но в те дома, куда со мной ходил дядя, мы ничего не относили и оттуда ничего не несли домой. Нас ничем не угощали, а только дядя усаживал меня на стул или на скамейку, сам же почти всегда куда-то отходил.
И вот мы в последний раз пошли в один такой дом и тоже, как я думала, ничего не принесли к себе домой. А между тем дядя был очень ласков со мной. Когда мы возвращались домой он несколько раз погладил меня по голове, чего не делал ни разу в дни этих хождений. Один раз наклонился, чтобы поцеловать меня, и на мое лицо при этом упала какая-то теплая капля. Я, конечно, знала, что плачут и дети и взрослые, но на этот раз не сразу поняла, что дядя плачет. Я подумала, что, может быть, начался дождь, однако больше капли не падали на мое лицо, а дядя почему-то взял меня на руки. И только последовавшие вслед за этим маленьким эпизодом события со временем помогли мне понять, какая капля упала на моё лицо: дядя плакал, потому что должен был отвезти меня в другой город и оставить там в школе слепых детей.
Итак, мы вернулись домой, и я совершенно не знала о том, что на следующее утро должна уехать навсегда от дяди, и притом ехать пароходом, сначала по Днепру, а потом по морю.
Весь вечер в этот день я замечала, что вся семья дяди относится ко мне очень ласково, а тетя (жена дяди) примеряла на меня то ботинки, то платье, то пальто. Все это я понимала по-своему: или меня обратно отвезут в село, чего я никак не хотела (ибо у дяди в городе мне очень нравилось), и даже собиралась драться, если меня насильно захотят отвезти туда. Но могло быть и так, что скоро будет какой-то особенный день (праздник), когда нужно хорошо и красиво одеваться, много гулять… И постель мне постелили, и спать уложили меня в этот вечер как-то по особенному хорошо и ласково: несколько раз то тетя, то дядя подходили ко мне и поправляли одеяло или еще что-нибудь накидывали, думая, очевидно, что мне холодно. Ничего не подозревая и наслаждаясь заботой и вниманием окружающих, я все это понимала как проявление доброты. Я очень хотела, чтобы так всегда было, а еще мне хотелось, чтобы и я к окружающим относилась тоже хорошо. И я тоже начала думать о том, что буду помогать тете, буду мыть посуду, подметать комнату, убирать постель, чистить картофель и вообще делать то, что я умела делать в то время. Я радовалась, что ко мне начали относиться так хорошо, и, засыпая, я уже с нетерпением ждала утра, когда смогу показать всем, что чувствую хорошее отношение ко мне и сама хочу быть хорошей, хочу много работать, чтобы меня еще больше любили. Такими приблизительно словами можно теперь сформулировать мои чувства, представления и понимание того, что я осознавала в то время.
Однако следующий день принес мне очень много новых огорчений разочарований и такие непонятные и даже страшные события, о которых я не имела ни малейшего понятия, не знала, что могут существовать в жизни подобные обстоятельства, явления и предметы.
И на этот раз меня разбудили рано и показали, чтобы я встала делал это дядя, который сначала гладил меня по голове, а потом начал тихонько трясти за плечо. Я проснулась, ничего не понимая, но потом как будто сообразила, что уже наступил день и я должна помогать тете в кухне. Но когда я хотела надевать те вещи, которые вечером сняла, их не оказалось возле меня. Тетя же повела меня в кухню и показала на корыто с теплой водой. Меня выдали чистое белье, шерстяное платье с кружевным воротничком, которое я надевала только в праздники при жизни матери. Все это я поняла так, что наступил какой-то праздник и мы пойдем в гости. Но меня невольно смущало то обстоятельство, что в гости я так рано никогда не ходила, — значит, будет что-то другое. Быть может, меня повезут обратно в село и снова заставят нянчить маленьких детей. У дяди в городе было лучше: детей я не нянчила, меня не отпускали одну во двор, где я могла упасть или испугаться чего-нибудь; меня водили гулять на улицу, которая была не такая, как в селе — там бывала грязь после дождя, а здесь были камни или гладкие (асфальтированные) дорожку. И в комнатах было лучше: просторнее, удобнее, а пол «шумел», когда кто-нибудь проходил по комнате, я ощущала стук шагов, и мне это нравилось. Короче говоря, мне нравилось у этого дяди, и я твердо решила защищаться, если меня будут заставлять садиться в фургон.
Многих других подробностей этого утра я, конечно, не помню, однако ясно помню, что меня и дядю тетя куда-то посылала с корзиной, в которой лежали какие-то продукты и вещи. И я поняла: мы должны идти или ехать куда-то, но куда? Мы долго шли по улицам с дядей и тетей. Потом тетя попрощалась со мной и с дядей, а он взял меня на руки и понес куда-то. Мне казалось, что дядя как будто карабкался наверх, а потом спустился вниз и опустил меня на поп, а ветер, который сильно дул, вдруг прекратился. Значит, мы вошли в дом.
Но я не была уверена в том, что мы попали именно в какой-то дом, однако, ощутив под ногами пол и заметив исчезновение ветра. я поняла, что мы находимся в каком-то помещении. Но в каком помещении? И зачем мы туда пришли, этого я не понимала ни в тот день, ни на следующий день, несмотря на то что понимала перемену в обстановке, в которую я попала.
Да и неверно было утверждать, что я вдруг по какому-то наитию поняла то, что со мной происходило. Я действительно ничего не понимала и не знала, но помню, что ощущала вибрации какого-то движения, сотрясения и шума. Ощущала какое-то необычное качание и, как я могу теперь выразиться, поступательное движение дома, из чего могла понять, что мы едем. Но на чем едем? Везут ли нас лошади, или же этот дом как-то сам двигается, как двигался «большой ящик», когда меня с братом и с другими детьми катали по селу?
Сколько времени я находилась в этом страшном движущемся доме, я не только не помню, но и не знаю. Я помню, что в этом доме были и другие люди, ибо я ощущала и их запахи, и их прикосновения ко мне. И еще я ясно понимаю, что произошло нечто в высшей степени неприятное и непонятное, превратившееся в мучение для меня, ибо ничего похожего на это я в своей жизни не испытывала ни до этой поездки, ни после нее.
А все началось с того, что дом стал сильно раскачиваться в разные стороны, а также подпрыгивал вверх или падал вниз. И вдруг я внезапно заболела: у меня началась сильная рвота, которая была очень мучительна и чрезвычайно напугала меня. В самом деле, когда я пришла в этот непонятный дом, я не чувствовала себя больной, у меня абсолютно ничего не болело. И несмотря на крайний испуг, я понимала, что дядя пытался успокоить меня: он гладил меня, брал на руки, показывал на себя, как бы желая сказать «Я здесь, с тобой». Но у меня продолжалась рвота, я плакала а дом качался, и я смутно думала о том, что, быть может, со мной хотят сделать что-нибудь плохое. Но меня, по-видимому, жалели дядя и еще кто-то чужой. Помню, что дядя взял меня на руки мы еще раз спустились вниз, где было тепло и качка ощущалась не так сильно.
