Когда дядя разбудил меня и понес наверх, то оказалось, что дом больше не качался, а ветер вдруг снова появился; из этого я могла заключить, что мы наконец куда-то приехали. И действительно, дядя опустил меня, и я ощутила под ногами твердую землю, а воздух был такой необычный по запаху, которого я никогда в своей жизни не ощущала раньше. Мы снова куда-то пошли, но я почему-то была уверена в том, что мы приехали не домой к дяде, не в село и что дядя сам не знает, куда мы идем, ибо он часто останавливался. Позднее я поняла, припоминая все это, что он спрашивал у прохожих о какой-то дороге.
Помню еще, что мы ненадолго заходили в какой-то дом, я там сидела на длинном деревянном диване. Дядя куда-то отошел от меня, а потом вернулся с какой-то женщиной, которая обошлась со мной очень ласково: она несколько раз погладила меня, а потом угостила сладким чаем с белым хлебом. И этот хлеб показался мне очень вкусным после морской болезни, которую я перенесла ночью. Заметив хорошее обращение со мной этой незнакомой женщины, я очень удивилась и вместе с тем еще больше уверилась в том, что мы действительно приехали не домой и что впереди меня ждет что-то неизвестное. Этому неизвестному не было в то время в моих мыслях ни названия словами, ни представления о нём образами, ибо как же я могла представлять себе то, чего совершенно не знала и о чем не имела понятия, что оно (это неизвестное) существует? Только одно я как будто твердо понимала: со мной что-то произойдет, ибо не мог же дядя просто так гулять со мной, и притом очень далеко от нашего дома.
И в самом дело, смутные предчувствия какой-то перемены не обманули меня.
Выйдя из дома, где меня угощали чаем, мы с дядей снова шли по улицам, и, кажется, очень долго, так как я уже очень устала. Но несмотря на усталость и рассеянность детского внимания, мое обоняние все время привлекал тот необычный запах, которого я никогда прежде не ощущала. А позднее я узнала, что это был запах моря. Я уже с трудом тащилась за дядей, спотыкаясь почти на каждом шагу. Но вот мы снова вошли в какой-то дом, поднялись на несколько ступенек вверх и пошли по длинной комнате — потом я узнала, что это был коридор, в котором дядя и оставил меня ненадолго.
Спустя некоторое время меня окружили незнакомые женщины и девочки. Девочки были и моего роста, и побольше, как будто старше по возрасту. И маленькие и большие девочки ощупывали меня руками с головы до ног. Все это чрезвычайно удивило меня, даже не понравилось мне, ибо прежде меня так никто не ощупывал, и я буквально растерялась, не понимая, зачем девочки все это делают. Я подумала, что с меня хотят снять всю мою одежду. Я начала отстраняться от этих ощупывающих рук, прижималась к стене, пряталась за дядю, но девочки и там находили меня, обнимали, дружески похлопывали.
Однако пока с меня ничего не снимали, а ощупывавшие меня девочки, очевидно поняв мой испуг, решили проявить по отношению ко мне еще больше внимания. Они всей группой подхватили меня и куда-то повели. В какой-то комнате они показали мне несколько кроватей с аккуратно убранными постелями, в то время я уже умела сама убирать постель, поэтому понимала, когда постель была аккуратно убрана и когда лежала в беспорядке. У одной кровати девочки остановились и начали настойчиво и энергично показывать то на кровать, то на меня, что в конце концов я истолковала так: это твоя кровать.
После этой окончившейся благополучно процедуры мне показали, чтобы я сняла платок и пальто и повесила на вешалку возле двери в той же комнате. Но я еще никак не хотела верить тому. что для меня так быстро нашли кровать с постелью в незнакомом доме. Не хотела снимать пальто и платок, опасаясь, что у меня отнимут эти вещи. Однако присутствовавший в комнате дядя и незнакомая женщина тоже показывали мне, что кровать моя, а платок и пальто нужно снять. И как только я сделала это, вокруг меня так запрыгали, так затопали ногами девочки, что мне показалось, будто на паркетный пол начали падать камни или откуда-то сбрасывали поленья. Но как впоследствии я могла уяснить себе обстановку, это слепые девочки, ученицы школы слепых, приветствовали меня как свою новую подружку веселой чечеткой. В то время я не знала, что девочки слепые, но слышащие, поэтому не понимала их поведения и все больше и больше робела, хотела куда-нибудь спрятаться или уйти с дядей хотя бы снова на улицу.
Старшие же девочки окончательно ошеломили меня, повергли полное отчаяние: они захотели взять меня на руки, чтобы куда-то нести, ибо я не хотела идти с ними туда, куда они меня звали. Они отнимали меня друг у друга, не подозревая о том, что мне непонятно их поведение. Наконец одна девочка взяла меня за туловище, другая схватила за ноги, и обе уверенно куда-то побежали. Я почувствовала, что они поднимаются наверх, и притом довольно быстро. Если бы я в то время могла рассуждать так, как теперь подумала бы приблизительно следующее: «Пропала я!!1» Но тогда я только смутно почувствовала, что ничего не могу понять из того, что вокруг меня происходит, поэтому не знала, что меня ожидает, плохое или хорошее. Но вероятно, я вспомнила, что дядя всё еще находиться в этом доме, а если бы меня начали обижать девочки, то он непременно отнял бы меня у них.
Пока со мной еще ничего плохого не сделали, наоборот, наверху меня повели в ванную комнату и показали, что я должна купаться. Мыться, купаться и вообще плескаться в воде я очень любила, поэтому сразу согласилась купаться. Однако, когда мне показали большую ванну, которую я раньше никогда не видела, я не хотела в нее садиться, опасаясь, что могу утонуть в таком большом «корыте». Я показывала руками, чтобы мне дали Круглый таз или корыто. Несмотря на то что девочки и женщина (воспитательница) усиленно убеждали меня всевозможными жестами садиться в ванну, я все-таки не соглашалась и в свою очередь показывала, что вода зальет меня всю, попадет мне в рот и в нос и я буду лежать под водой. Мне показывали, что в ванне будет немного воды и она меня всю не зальет. Но я этому не верила и не хотела садиться в ванну. Дело в том, что в селе я купалась в реке летом, поэтому знала, как опасно для маленьких детей, когда бывает много воды. В конце концов кто-то принес большой таз, и только тогда я позволила выкупать себя.
Когда же нужно было одеваться и я обнаружила, что мне дали не белье и платье (хотя и чистое по запаху, и аккуратно сложенное), я снова поняла это так, что у меня отняли мои вещи и больше не отдадут их мне. И мне было очень жалко расставаться с вещами, которые мне шила мать своими руками. Особенно жалко расставаться с шерстяным платьем с кружевным воротничком. Вместо него мне дали простое (фланелевое) и уже не новое И фасон был какой-то смешной: в талии платье было узкое а юбка была в сборках; застегивалось платье спереди на кнопки, воротник был стоячий и закрывал мне всю шею. Это была форма девочек в старой дореволюционной школе. Мне очень не понравился фасон этого платья, — если не ошибаюсь, я даже не очень верила, что это действительно платье, ибо дома я носила платья из другого материала и таких фасонов, которые застегивались сзади или без разрезов надевались через голову. А теплые сорочки (зимнее белье) у меня были фланелевые и застегивались спереди на пуговички.
