— Джентльмены, — сказал он, — сегодня в моем доме, к сожалению, ночуют два путника — мятежники и изменники. Если они узнают о вас, мне конец. Поэтому, не имея возможности оказать вам то гостеприимство, каковое я хотел бы оказать вам, я предлагаю вам воспользоваться всем, что есть в распоряжении такого бедняка как я. Я поселю вас в своем амбаре — он теплый. И в нем много сена. Я принесу вам еды и яблочного бренди. Утром, когда эти исчадия ада исчезнут, я с удовольствием поприветствую вас под своим кровом. Джентльмены, я с первого дня стоял за Союз и до конца останусь его сторонником. У меня было трое сыновей — один умер в госпитале мятежников, второй был убит в битве при Уайлдернессе, сражаясь — против своей воли — за Юг, а третий, слава Богу, сейчас в федеральной армии.
На этом месте его ораторский пыл иссяк, и вскоре мы — после хорошего ужина, состоявшего из хлеба и яблочного бренди, завернувшись в стеганые одеяла и зарывшись в сено, спокойно заснули.
Глава XLV
«Не говори, смотри, молчи!» [208]
В девять часов утра наш хозяин разбудил нас.
— Я надеюсь, джентльмены, вы хорошо спали. Враг ушел, и завтрак ждет вас. Я поднял вас раньше, потому что хочу вывести вас из Северной Каролины в Теннесси, где есть более безопасное место, чем это.
Впервые после побега из Солсбери мы путешествовали при дневном свете. Наш проводник повел нас по полям и таким крутым холмам, что от такого разреженного воздуха нам часто приходилось останавливаться, чтобы отдышаться.
Мы шли медленно, то поднимаясь на холмы, то спускаясь с них, продираясь через почти непроходимые от густых зарослей овраги, по перекинутым через горные ручьи заснеженным и обледенелым бревнам — и снова перед нами только новые холмы и новые преграды. Только надежда на свободу поддерживала нас. Однажды, у обочины большой дороги, наш проводник внезапно прошептал.
— Тс-с! На землю, быстро!
Лежа за упавшими деревьями, мы увидели две или три санные упряжки, и голоса их возниц.
Наш пилот был абсолютно спокоен, поскольку он, как и все остальные верные Союзу горцы, давно привык к опасности — обычной частью их повседневной жизни. Прошло сообщение, что сегодня гвардейцы патрулирую местность, вот потому он и был таким внимательным и настороженным. Мы перешли дорогу по-индейски — гуськом — каждый аккуратно ступал по следам своего предшественника. Никто бы не подумал, что через дорогу перешли несколько человек.
В 4 часа вечера мы вошли в Теннесси, который, как и Нью-Ривер, казался еще одним большим шагом на пути к родному дому. Приближаясь к поселению, мы сделали широкий полукруг по лесу, желая убедиться, что нас никто не видит. Пройдя еще милю, мы вышли к небольшому сложенному из бревен дому, где нашего друга знали, а хозяйка — цветущая и румянощекая женщина приветствовала нас такими словами:
— Заходите — все, сразу. Я очень рада вас видеть. Я узнала о вашем приближении полчаса назад и подумала, что, должно быть, вы и есть те самые янки.
— Кто же сообщил вам об этом?
— В этих местах прячется немало молодых людей, и мой сын — один из них. Он уже два года не ночует в своем доме, и всегда со своей винтовкой. Сначала я был против этого, но теперь я рада, что так случилось. Они могут убить его в любой день, и если они это сделают, я, по крайней мере, надеюсь, чтобы он первый отправит на тот свет нескольких этих изменников. Никто не может подойти к этому поселению — ни днем и ночью — и не быть при этом замеченным — эти юноши всегда на часах. Как-то раз в полночь внезапно в дом вломились двое гвардейцев — они примчались со всей скоростью, на которую были способны, но весть о них пришла раньше, так что по прибытии они обнаружили, что птички улетели. Сначала мальчики приняли вас за мятежников. У моего сына и двух других, лежащих за бревнами, были винтовки, из которых они могли подстрелить вас с расстояния более трехсот ярдов. Они уже взвели курки, но потом, заметив, что у вас нет оружия, пришли к выводу, что вы, должно быть, те самые люди. Издалека вы очень похожи на местную гвардию — некоторые из вас, одеты как они, один — в военном мундире, а двое — в шинелях янки. Если вы заранее не сообщите людям, кто вы, вам бы и мили не удалось благополучно пройти в этих местах.
После наступления темноты нас отвели в амбар. Мы завернулись в одеяла и улеглись. За последние 24 часа мы прошли 25 миль — что приравнивается к 50-ти милям ходьбы по хорошей дороге — так что уснули мы очень быстро.
XVIII. Среда, 4-е января
Это поселение было исключительно юнионистским, и превосходно охранялось его женщинами, детьми и бушвакерами. Мы пообедали с женой бывшего заключенного Кэстль-Сандера. Она рассказала нам, что Лафайетт Джонс, о чьем побеге из этой тюрьмы я уже рассказывал раньше, лишь несколько дней пробыл в рядах мятежников, потом сбежал к федералам, а затем вернулся в свой дом в Теннесси.
Командир мятежников — тот, кто взял его в плен, был исключительно жестоким человеком — сжигал дома, убивал мужчин-юнионистов и издевался над их беззащитными женами. Он взял у Джонса 200 долларов золотом, пообещав передать их его семье, но так этого и не сделал. Вернувшись домой, Джонс послал ему письмо с требованием либо немедленно вернуть деньги, либо быть застреленным там, где он будет найден. В конце концов, Джонс нашел его. Партизан вытащил свой револьвер и выстрелил, но промахнулся. А потом Джонс застрелил его на пороге его собственного дома. Юнионисты радовались и приветствовали такой славный исход дела. Впоследствии, в чине капитана, Джонс служил в теннессийском полку. Его отец умер в ричмондской тюрьме, один из его братьев — в тюрьме мятежников в Алабаме, а второго его брата мятежники повесили.
А другой партизан — особенно жестоко относившийся к лоялистам, в начале ноября внезапно исчез. За несколько дней до нашего появления, в лесу нашли его останки, с 20-тью обнаруженными среди клочков его одежды пулями. Его часы и деньги благополучно лежали себе в его кармане. Месть, а не желание наживы, вела тех, кто убил его.
Здесь мы встретили еще одного из наших собратьев по Кэстль-Сандер — его звали Гай. Власти Ричмонда точно знали, что он юнионист-бушвакер, и если бы дело дошло до суда, он наверняка был бы повешен. Но он тоже, под вымышленным именем записался в армию мятежников, сбежал из нее, вернулся в Теннесси, и с новым рвением и энергией возобновил свое любимое занятие.
Теперь он и его компаньон были вооружены шестнадцатизарядными винтовками, револьверами и ножами. Брат и отец Гая погибли от рук партизан, он был ожесточен и безжалостен. Если он когда-либо снова попал в руки мятежников, за его жизнь никто не дал бы ни цента. Но он был весел и беззаботен, словно и не слышал никогда о «Короле Террора». Я спросил его, что он теперь думает о своих приключениях в Ричмонде. Он ответил:
— Я бы не взял и тысячи долларов золота за опыт, который я приобрел в этой тюрьме, но даже за десять я не согласился попасть в нее снова.
Гай и его товарищ предпочитали «красться», что означало вести себя очень тихо, но как только они покинули нас, они — словно целое индейское племя — тотчас начали кричать, петь и вопить на всю долину. Иногда они еще и стреляли — возможно, полагая, что их «вокал» недостаточно шумен. Довольно странная манера поведения для странствующих охотников.
— Гай всегда так ходит, — сказала женщина. — Он бесстрашен и невероятно безрассуден. Мятежники знают это и всегда уходят с его пути. Он убил многих из них, но без сомнения, они рано или поздно доберутся до него, так же, как они когда-то добрались до его отца.
Ночью, когда мы уютно устроившись, спали в сарае, нас разбудил наш хозяин:
— Нам сообщили, что недалеко отсюда замечены пять конных мятежников, но за ними идут еще 300. Я думаю, что это правда, но я не уверен. Все знают — я человек Союза, так что, если они придут сюда, все мои комнаты будут тщательно осмотрены. Есть еще один амбар, гораздо более уединенный, милей отсюда дальше по долине, там вам будет безопаснее, чем здесь, и в случае вашего обнаружения никто не пострадает. Если они двинутся в вашу сторону, вас заблаговременно предупредят.
