Им, похоже, нравилась такая однообразная и скучная жизнь — может они видели в ней нечто романтическое. Пока мы ужинали в доме одного из них, восемь вооруженных до зубов людей стояли на страже. И в этот раз, наслаждаясь тем, чего так тщетно добивался Макбет, мы неторопливо и спокойно насладились нашей едой.
Двое из них были волонтерами федеральной армии, которым удалось потихоньку покинуть ее ряды в Теннесси, чтобы навестить своих родных. Это были первые свободные федеральные солдаты, которых мы увидели за последние два года. Открытые и доброжелательные лица, и их изношенные и испачканные мундиры казались нам частицей лазурных небес. Наши друзья предложили им остаться, один из них сказал:
— На Блу-Ридж и Аллеганах снег еще глубок, мятежники легко могут выследить вас, партизаны необычайно бдительны, и в настоящее время пытаться пересечь горы очень опасно. Три недели назад я отправился в Ноксвилль, но проехав пятьдесят миль, был вынужден вернуться назад. Оставайтесь с нами до тех пор, пока не сойдет снег, и гвардейцы немного ослабят бдительность. Мы возьмем каждого из вас под особую опеку — будем кормить и прятать вас до самого мая месяца — если вы, конечно, согласны.
До Блу-Ридж надо было пройти еще двадцати пять миль, и мы решили двинуться туда, где могло быть опасно, и если бы там действительно было нечто угрожающее нам, мы бы просто шли напролом. Таким образом, бушвакеры провели нас сквозь тьму и леденящий холод на семь миль. В полночь мы подошли к хижине одного юниониста. Он сказал:
— Если в доме будет небезопасно, я буду вынужден переселить вас в свой сарай. Там уже живут два дезертира-конфедерата.
Сарай находился на вершине высокого холма. Прежде всего, мы зарылись в кучу зерновой шелухи, а дезертиры, пребывая в состоянии постоянного страха, думали, что это филистимляне пришли по их души. Пока мы, дрожа от холода, лежали в темноте, они рассказали нам, что они пришли из Петербурга — более пятисот миль отсюда — и потратили на этот марш три месяца. На протяжении всего пути им помогали — и негры, и юнионисты. Оборванные, грязные, без единого цента денег, они заявили очень спокойно, что они либо дойдут до войск янки, либо умрут при попытке добиться этой цели.
Еще до рассвета к нам зашел наш хозяин, и, увидев, что мы страшно продрогли, перевел нас в небольшой, но теплый склад, стоявший недалеко от оживленной дороги. На наш вопрос, разве гвардейцы никогда не осматривали его, он ответил:
— О, да, очень часто, но они никогда и никого в нем не находили.
После того, как мы, закутавшись в одеяла, уютно устроились в куче кукурузных стеблей, Дэвис сказал:
— Этому ужасному путешествию конца не видно! Боюсь, что потухнет скоро факел моей энергии.
Я не удивлялся его унынию. В течение нескольких лет он страдал от жуткой боли в спине. За несколько недель до побега из Солсбери, он очень часто после обеда просто лежал на своей соломенной подстилке, мучаясь от пронизывающей головной боли и сотрясавших его тело нервных судорог. Джуниус и я часто говорили: «Мужество Дэвиса безгранично, но он не дойдет до Ноксвилля».
Но судя по тому, что было потом — пророками мы оказались никуда не годными. Во время ночных маршей он шел впереди — всегда останавливаясь последним и продолжая путь первым. Его «факел энергии» был настолько далек от угасания, что, еще до того, как он достиг наших позиций, он всегда обгонял остальных. Я думаю, что до самого своего последнего дня, я буду страдать от звуков размеренного и уверенного шага этого энергичного страдальца.
XIV. Суббота, 31-е декабря
Весь день, завернувшись в одеяла и зарывшись в фураж, просидели в сарае. Вечером группа Бутби отправилась вперед, так как следующие тридцать пять миль считались особо опасными.
Глава XLIV
«Тсс! Тише! Чтоб и крот слепой не слышал,
Как мы ступаем» [205].
«Во всем моем отряде едва найдется полторы рубахи, да и то половинка рубахи состоит из двух салфеток, сшитых вместе и наброшенных на плечи» [206].
Наша истощенность, тяжелый труд и чистый горный воздух, похоже, решили превратить нас в настоящих хищников. То количество свинины и кукурузного хлеба, которое мы могли запросто употребить за один присест, без преувеличения можно назвать чудовищным — а что касается вкуса — нам казалось, — это нектар и амброзия бессмертных богов. Такая еда в данной ситуации была намного лучше, чем самые изысканные деликатесы цивилизованного мира. В Калифорнии, Австралии и золотых копях Колорадо, в Новом Орлеане, — везде, где процветал тяжелый физический труд, свинина и кукуруза являлись наилучшими продуктами питания.
Все без исключения лоялисты были готовы кормить, прятать и направлять нас, но никто из них не хотел уходить далеко от своего дома. Они так говорили нам:
— Тут проводник не нужен, дорога такая простая, что вы никак не сможете заблудиться.
Но опыт ночных прогулок по узким тропкам показал, что мы могли сбиться с любой дороги, которая бы не была закрыта с обеих сторон высокими оградами. Поэтому мы настойчиво просили дать нам проводника.
К счастью, я покинул Солсбери с двумя стодолларовыми купюрами Соединенных Штатов, каждая из которых была спрятана с внутренней стороны штанин моих панталон чуть выше лодыжки, а еще две зашиты под подкладкой моего пальто. В моем портмоне лежали 50 долларов в северных банкнотах, 5 долларов золотом и 100 долларов Конфедерации. У Дэвиса было примерно столько же. Мы могли бы оставить эти деньги нашим собратьям по заключению, но их наверняка нашли бы и отняли у них, в то время как нам они бы очень помогли, если бы того потребовала ситуация. Теперь же с их помощью мы могли достойно возблагодарить наших белых и черных друзей. Но очень часто горцы говорили:
— Мы делаем это не за деньги. Мы кормили и помогали сотням беженцев и беглых пленников, но никогда и ни от кого не получили за это ни цента.
Их друзья, как правила и пенни в кармане не имели. Но мы были очень благодарны им за их доброту, тем более что оказались настолько удачливы, что могли даже материально вознаградить их за хлопоты. И они не могли устоять против такого аргумента, что когда придут наши армии, им для покупки кофе обязательно потребуются «зеленые».
Каждый, кто кормил нас, укрывал в своем доме или сарае, устраивал в безопасном месте в лесу или хотя бы на милю провожал нас по дороге, прекрасно знал — если его поймают на этом — его либо посадят в тюрьму, либо заберут в армию мятежников — независимо от его состояния здоровья — а его дом обратят в пепел. Во многих местах за такое преступление либо расстреливали, либо вешали перед крыльцом собственного дома.
За все время нашего путешествия мы видели только один дом, в котором жили белые юнионисты, и который ни разу не был разграблен ни гвардейцами штата, ни мятежниками. Почти каждая лояльная семья лишилась во имя Дела кого-то из самых дорогих им людей. Нам так часто говорили: «В этом лесу погиб мой отец», или: «В том ущелье партизаны застрелили моего брата», что, в конце концов, мы осознали весь размах этой трагедии. Горцы, казалось, не осознавали, как геройски и самоотверженно они себя вели. Чем больше они страдали, тем сильнее они верили в триумфальную и окончательную победу дорогого им Союза.
Сонливо размышляя о том, как долго мы можем проспать, мы весь первый день наступившего нового года и пятнадцатый — вновь обретенной свободы — мы провели в постели. После того, как стемнело, мы еще два часа посидели в доме у камина. Сын нашей доброй хозяйки уже сбежал на Север — вот такая ниточка связывала ее материнское сердце с этим идеальным раем. Она накормила нас, поправила нашу одежду и рассталась с нами самым сердечным: «Да благословит вас Бог!».
