Над раскрытой могилой снова начались речи. Говорили Николай Курочкин, студент Хартахай.
«Чистая, честная, светлая личность, — сказал о Шевченко Курочкин в своем коротком и выразительном надгробном слове. — Человек, принадлежавший к высокой семье избранников, высказавших за народ самые светлые его верования, угадавший самые заветные его желания и передавший все это неумирающим словом… Не о многих можно сказать, как об нем: он сделал в жизни свое дело!»
В последний путь провожали Шевченко почти все петербургские писатели, художники, журналисты. На похоронах присутствовали Некрасов, Достоевский, Чернышевский, Шелгунов, Николай и Александр Серно-Соловьевичи, Салтыков-Щедрин, Лесков, Михайлов, Пыпин, Панаев, Николай и Василий Курочкины, Лев и Владимир Жемчужниковы, Круневич, Помяловский и многие, многие другие.
Герцен в «Колоколе» (1 апреля 1861 года) поместил написанный им самим некролог.
Передовая общественность добивалась, чтоб тело поэта было перевезено на Украину и похоронено на горах за Днепром.
Намерение перевезти тело Шевченко на Украину горячо поддержал «Современник» Чернышевского. Революционные демократы справедливо видели в этом могучее средство популяризации имени, произведений и идей Тараса Шевченко.
Хлопоты о разрешении, хотя и с большим трудом, увенчались все же успехом, и в конце апреля гроб с телом поэта тронулся в путь на Украину.
В Москве состоялась гражданская панихида при громадном стечении народа.
Народ толпами встречал гроб в Орле, Глухове, Борзне, Нежине. В селах крестьяне, которым близко было имя их родного Кобзаря, с плачем провожали его «домовину» далеко за околицу. По инициативе русского города Орла на памятник украинскому поэту была открыта подписка.
Утром 6 мая похоронная процессия подошла к Днепру. В Броварах большая группа киевских студентов уже ожидала прибытия тела. Был безоблачный, яркий южный майский день. К четырем часам дня подошли к недавно сооруженному на месте парома шоссейному Цепному мосту через Днепр.
Перед мостом студенты, народ выпрягли лошадей и на себе повезли гроб в Киев через мост, по Набережному шоссе, на Подол.
Тут киевские власти, узнавшие о непрерывно разраставшемся многолюдном шествии, взволновались. Еще накануне было приказано «для избежания всяких демонстраций… препроводить гроб покойника в большой лодке прямо с черниговского берега» к месту погребения, не заезжая в Киев.
Теперь, когда похоронная процессия уже перешла через Цепной мост и направлялась к Почтовой площади на Подоле, «благочинный» отец Петр Лебединцев (давний знакомый Шевченко и сосед его по Звенигородскому уезду) принялся активно действовать, чтобы помешать въезду гроба в Киев.
Он бросился в Лавру, к «гасителю просвещения» митрополиту Арсению за указаниями: что делать и как воспрепятствовать демонстрации? Перепуганный митрополит распорядился:
— Поезжайте к генерал-губернатору и доложите…
Князь Васильчиков понял, что запрещение внести тело Шевченко в Киев могло вызвать бурю. Ведь это был май 1861 года, когда крестьянские волнения, после объявления манифеста 19 февраля, быстро распространялись по всей стране.
— Что ж, раз уж так случилось, — решил генерал-губернатор, — но дальше Подола, в центр города, к университету, гроб не пускайте ни в каком случае… Нельзя допустить, чтобы устроили митинг…
Гроб с телом Шевченко был внесен в Христорождественскую церковь на Подоле.
«К вечеру, — рассказывает сам Петр Лебединцев в своих воспоминаниях, — к этой церкви приставлена была уже полиция, а утром присланы и конные жандармы…»
Всю ночь толпа народа заполняла Почтовую площадь и прилегающие здесь к Александровской улице переулки. Некоторые из проезжих, не знавшие о похоронах Шевченко, спрашивали полицейских:
— Кто покойник?
Городовые, усатые и с шашками, знали, кто такой Шевченко. Но они не знали, можно ли об этом говорить вслух. И отвечали так:
— Мужик, но чин на ем генеральский!
Наутро, как только гроб с телом вынесли из церкви (это было воскресенье, 7 мая), тотчас же стихийно начался митинг.
«По Александровской улице, по шоссе, на горах Андреевской и Михайловской и на горе у Царского сада, — вспоминает Лебединцев, — стояло народа не меньше, чем бывает 15 июля, во время владимирского крестного хода… Лишь вынесли гроб из церкви на Набережное шоссе, явилось столько всяких ораторов из молодежи, что пришлось останавливаться с гробом чуть не через каждые пять шагов…»
Кто-то посреди венков, лежавших на красном покрывале гроба, положил огромный терновый венок.
Жандармы поспешили его, конечно, убрать.
7 мая, после ясного солнечного дня накануне, погода была пасмурная; по временам начинал моросить теплый весенний дождь. Но толпа не уменьшалась, и речи не умолкали.
Студенты провозглашали вечную память Тарасу Шевченко, называя его народным поэтом, борцом за освобождение, пророком воли народа…
В четыре часа дня 8 мая пароход «Кременчуг» с телом Тараса Григорьевича Шевченко прибыл в Канев.
Могилу Шевченко на Чернечьей горе, под Каневом, копали киевские студенты и местные крестьяне. Похороны состоялись 10 мая в семь часов вечера, и над могилой снова произносились речи, о которых начальник уездной полиции докладывал киевскому губернатору…
А уже в июле 1861 года знакомый нам владелец села Пекарей помещик Парчевский в ужасе писал, что «город Канев является центром заговора против помещиков», и начальник каневской уездной полиции просил губернатора «для предупреждения могущих произойти беспорядков в народе… распорядиться, независимо от батальона Алексапольского полка, квартирующего в 3-м стане Каневского уезда, командировать в г. Канев и его окрестности для квартирного расположения еще хотя две роты пехоты…»
Среди крестьян ходили слухи, что Шевченко жив, а в его могиле спрятаны гайдамацкие ножи, чтобы резать помещиков. Грамотные читали остальным «Гайдамаков». А члены революционного подполья размножали его запрещенные стихи и поэмы.
«Сочинения Шевченко, — писал в 1861 году предводитель дворянства Каневского уезда, — дышащие неумолимою ненавистью к дворянству, низведенные между простой народ как народные песни, как предания старины, изображающие славу предков, — крайне опасны, ибо народ, видя в них исключительно только изображение мести — резни, кровопролития, побуждается к тому, чтобы повторить эти дела, столь прославляемые…»
Произведения Шевченко переводились и распространялись и за рубежами России — в Западной Украине и в славянских областях Австро-Венгрии, в Сербии, Болгарии, Италии, Франции.
