Мне рассказывал один знакомый зырянин, как внушал ему пристав не помогать политикам, особенно «советским»:
— Конечно, — говорил он, — они люди, достойные с нашей стороны не только уважения, но и признательности. Каждый из нас обязан всячески оказывать им содействие. Но все же не надо забывать и себя. За содействие побегу ссыльнопоселенцев полагается ответственность по суду. Следствие может затянуться года на два, и все это время придется сидеть в тюрьме. Ведь они все равно и без всякого содействия убегут. Чего же вам подводить себя?
Несколько раз нам удавалось наладить все для побега. Даже назначался день выезда. Но в самый решительный момент все расстраивалось из-за отказа проводника или хозяина оленей. Особенно памятна мне одна неудача, которая, в сущности, была и последней нашей попыткой бежать зимним путем.
Идею организации этого побега, как ни странно, подсказал нам обдорский пристав. Побег служил одной из постоянных тем разговора между нами и начальством, когда мы встречались. Это и понятно, так как и мы, и пристав были в нем непосредственно заинтересованы, хотя по совершенно противоположным мотивам.
Рассказывая о том, в какое нелепое положение он поставлен циркулярами, требующими неусыпного надзора за «советскими», он, между прочим, остановился на следующей возможности:
— Ну что, например, я могу сделать, если вы убежите перед самой распутицей? Вы предварительно все организуете и отправитесь на Усу[40] тогда, когда вокруг Обдорска не останется ни одного оленя. Погони за вами я организовать не сумею, сообщить в Березов также, так как не будет никаких дорог. Только месяца через полтора или два сумею известить начальство о совершившемся факте.
Пристав был прав. Во время распутицы Обдорск совершенно оторван от остального мира, и что бы в нем ни случилось, известить кого-нибудь из начальствующих лиц нет никакой возможности.
Есть, правда, один путь — послать «депешу», но он действует только в самом начале распутицы, когда лед еще не тронулся. Способ этот весьма оригинален и ярко характеризует ту боязнь начальства, которую администрация сумела внушить остякам.
Пакет с донесением запечатывается большой сургучной печатью «с пером». В этом «пере» вся суть. Сургуч растапливается над гусиным или каким-нибудь другим птичьим пером таким образом, чтобы после запечатания перо торчало из-под печати. «Перо» — символ спешности и важности. Всякий остяк, в руки которого попало такое письмо «с пером», обязан под страхом строгой ответственности доставить его в ближайшее поселение по пути назначения письма. Иногда остяки с большим риском для собственной жизни переправляются во время распутицы через реки, через полуоттаявшие болота на собаках, пешком, на лодке и доставляют письмо по назначению. Рассказывают, что чиновники нередко злоупотребляют, отправляя визитные карточки с пасхальными поздравлениями такой экстренной почтой.
Мы решили воспользоваться распутицей и уехать так, чтоб не было никакой возможности догнать нас. К страстной неделе начало уже сильно таять. Большинство оленеводов перекочевали за Обь, к Уралу, и к пасхе, по рассказам местных жителей, в окрестностях Обдорска не останется ни одного оленя. При содействии наших друзей из местных обывателей мы нашли оленевода, который брался доставить нас на Урал. Там нас должны ждать купцы, которые сплавляют в это время года товары на Ижму. С ними мы доехали бы до Печоры.
Все было готово к отъезду. В соответствующих для оправдания такого длинного пути «документах» также задержки не было. Обставлены мы были паспортами и другими бумагами великолепно. Путь предстоял очень длинный, почти месяц до железнодорожной станции, и то только при безостановочной езде. Уезжать намеревалось сразу несколько человек.
Мы собирались выехать из Обдорска в ночь на страстную субботу. Занятые праздничными хлопотами, ни жители, ни полиция не заметили бы нашего отсутствия в течение субботы и воскресенья. Если бы узнали о побеге в первый или второй день пасхи, то вряд ли нашли бы в Обдорске хотя бы одного трезвого человека, который бы согласился поехать в погоню за нами. Еще за неделю до пасхи почтовое сообщение с Березовом было прекращено и лошади с земских станций сняты. Все благоприятствовало успеху нашего предприятия, и мы надеялись на удачу. Вещи наши еще за два дня были вывезены из Обдорска в чум нашего антрепренера.
Ездить во время распутицы вообще очень опасно. Нам предстояло совершить свой переезд до притоков Печоры на оленях, переправиться через ряд горных ручейков, которые в это время года особенно полноводим. Как рассказывал проводник, не миновать было ледяных ванн, так как реки приходится переплывать на оленях. Нарты накладываются друг на друга в три-четыре этажа, на самом верху помещается проезжающий и багаж, и таким образом совершается переправа. Олени сами плавают великолепно и легко тащат этот импровизированный плот. Мы запаслись гусьями, вещи уложили в брезентовые мешки — словом, приняли все меры, чтобы быть приспособленными к далекому пути.
Но все наши приготовления пропали даром. В ночь на субботу поднялся страшный снежный буран. Ветер так кружил по улицам, так бешено выл и метался по селу, что опасно было выходить из дому. Что делается в такое время в тундре, с трудом поддается описанию. Выезжать в такую погоду — значит идти навстречу гибели.
Мы не теряли надежды. Думали, что выедем ночью из леса и переждем где-нибудь непогоду. Буран не мог стать причиной задержки побега. Ведь речь шла о последней попытке бежать зимним путем! В случае неудачи пришлось бы целых два месяца ждать парохода.
Проводник обещал заехать за нами к часу ночи. Это было самое темное время суток, так как уже начались белые ночи. Мы собрались у одного товарища, живущего на окраине села. Большинство «советской» колонии оказалось в сборе.
Буря не переставала всю ночь.
Мы напрасно прождали до утра, прислушиваясь к каждому шороху, к отдаленному лаю собак, присматриваясь к мелькающим вдали в тундре огням. Разбитые, разочарованные, полные тоски по несбыточной свободе, мы утром разошлись по домам. То же повторилось и в следующую ночь.
Наступила пасха. Народ веселился. В селе было шумно и пьяно. Только мы ходили как в воду опущенные.
Над нашим зимним побегом висело какое-то проклятье. Уже который раз налаженное почти предприятие срывалось.
На второй день пасхи дело выяснилось. Утром сообщили, что приехал из чума проводник и привез обратно вещи. Оленевод отказался отпустить оленей — побоялся ответственности перед администрацией.
