Ознакомительная версия.
Услужливая пресса вела беспрерывную кампанию против графа Барселонского, называя его масоном и напоминая о его службе в британском флоте, что тогда было криминалом. Но кампания дискредитации против Бурбонов задевала не только дона Хуана, но даже Альфонса XIII, обливая грязью того, кто так много сделал для Франко: ведь благодаря благосклонности короля будущий диктатор стал самым молодым генералом в Европе.
Опасаясь за свое будущее, Вильяверде через преданных ему лиц в окружении Франко усилил нажим на врачей, побуждая их сделать вывод о восстановлении здоровья пациента настолько, что он может вновь приступить к своим обязанностям главы государства.
Франко вернулся в Мадрид, хотя многие из тех, кто его наблюдал, были убеждены, что состояние его здоровья все еще препятствует возвращению к своим обязанностям.
К концу года уже не удавалось скрыть внешние признаки прогрессирующей сенильности: открытый рот, как бы застывший в постоянном зевке, слезящиеся глаза, трясущиеся руки. Много огорчений доставляли зубы. Временами казалось, что он плохо ориентируется в окружающем. Во всяком случае, президент Форд, посетивший 31 мая Мадрид, предпочел больше времени провести с Хуаном Карлосом, нежели с Франко. Тем не менее Франко все еще был жив и временами весьма деятелен: ежедневно принимал посетителей и присутствовал на всех заседаниях кабинета министров.
Хотя политика «апертуризма», декларированная с его согласия 12 февраля 1974 г., официально не была отменена, Франко, информированный о происходящем Хироном и Солисом, старорубашечниками фаланги, чаще других его посещавшими, бдительно следил за всеми назначениями, отсекая от власти тех, кто мог бы переступить обозначенную режимом грань: вслед за уволенным в отставку еще в октябре 1974 г. Пио Кабанильясом последовали «чистки» в министерствах информации и труда.
Власть все еще находилась в трясущихся от приступов паркинсонизма руках диктатора, и мнения, противоречившие его воле, он решительно отвергал, даже если это было мнение Хуана Карлоса, к которому он явно благоволил, несмотря на все интриги «камарильи Эль Пардо».
1975 г. начался бурно: шахтеров «Потатас де Наварра», отказавшихся 8 января подняться на поверхность до тех пор, пока не будут удовлетворены их требования, поддержало все трудящееся население Памплоны, а также студенты и даже 30 священнослужителей, объявивших в знак солидарности с бастующими голодовку. Власти не бездействовали: был применен весь арсенал испытанных репрессивных средств. Однако в специфической атмосфере Испании, когда любой протест, будь то забастовка, студенческие волнения или петиции с требованием амнистии, вызывал бурные проявления солидарности, эти средства оказывались неэффективными.
И несмотря на то, что почти любое столкновение с полицией сопровождалось жертвами, забастовочное движение и студенческие волнения охватили всю страну.
В знак протеста против закрытия университета Вальядолида в начале февраля бастовали студенты Мадрида и Барселоны, Сарагосы и Севильи. Два месяца спустя, в первую годовщину португальской революции, здания многих университетов страны были украшены португальскими флагами. В адрес правительства непрерывным потоком шли петиции с требованием демократических реформ. 8 марта очередная ассамблея епископальной конференции под председательством кардинала Таранкона приняла резолюцию «О примирении испанцев», где речь шла также о необходимости восстановления гражданских свобод.
Идеологи и практики франкизма всегда придавали особое значение феномену страха, как своего рода цементу, скрепляющему здание «новой Испании», — страха перед повторением гражданской войны, перед репрессиями, перед демократией, неразрывно связанной, как утверждалось, с нарушением внутренней стабильности, неизбежно приводящей ко всеобщему хаосу. Одной из характерных черт общественной жизни Испании первой половины 70-х годов было, по единодушному мнению обозревателей иностранных газет, исчезновение этого феномена страха из общественной жизни. И Франко летом 1975 г., судорожно хватаясь за ускользавшую, как он понимал, власть, попытался воскресить этот феномен. Повод было найти нетрудно.
27 августа 1975 г. вступил в силу Закон о борьбе с терроризмом, предоставивший полиции неограниченное право подвергать аресту, обыску и тюремному заключению всех подозреваемых в принадлежности к террористическим организациям. Участие в террористических актах, повлекших смертельный исход, каралось смертной казнью. Процедура суда крайне упрощалась. Авторы закона, хорошо осведомленные о глубоком недовольстве, которые вызывали среди населения убийства рядовых полицейских, а именно они в первую очередь становились жертвами террористических актов экстремистов, рассчитывали на поднятие авторитета властей в глазах народа. Однако последовавшая во исполнение закона лавина арестов, конфискаций органов печати и, наконец, вынесение смертных приговоров членам левоэкстремистских организаций, остро напоминавших о жестоких 40-х годах, вызвали резко отрицательную реакцию широких кругов общественного мнения, в том числе и принципиальных противников терроризма.
С протестами против готовящихся казней выступили не только такие объединения демократической оппозиции, как Демократическая хунта и Платформа согласия, но и те, кто еще до недавнего времени не отделял себя от режима. В день вынесения приговоров епископальная конференция, которая как раз в эти дни проводила свое ежегодное собрание, осудив терроризм, тем не менее обратилась к Франко с прошением о помиловании.
Рецидив эскалации насилия «сверху» привел не к умиротворению, как ожидали Франко и его окружение, а, напротив, к краху иллюзий относительно возможности эволюции режима. К тому же реакция внешнего мира на предстоящую казнь обвиненных в терроризме напомнила людям старшего поколения тот взрыв общественного негодования против террора диктатуры в 1946–1947 гг., за которым последовал долгий период международной изоляции: с протестом против приведения в исполнение приговоров выступили Генеральный секретарь OOН, Папа Павел VI, главы правительств и министры иностранных дел ряда европейских стран. Тем не менее 27 сентября пятеро обвиняемых в терроризме были расстреляны. На другой день все европейские правительства кроме Ирландии отозвали из Мадрида своих послов для консультаций[549].
Много лет спустя на вопрос Вильялонги, просил ли он о милости к осужденным, Хуан Карлос ответил: «Да, но без малейшего успеха». На вопрос, чем была вызвана эта жестокость, король ответил: «Думаю, что он верил, что малейшая слабость с его стороны (а для многих людей милосердие — это слабость) пошатнет его авторитет и приведет к деградации его режима»[550].
Ознакомительная версия.
