Грела Безбородко и мысль, что императрица распорядилась выдать ему пятьдесят тысяч рублей и издала указ о награждении его орденом Святого Андрея Первозванного. Подсчитывал он в уме и все подарки, сделанные ему от имени Порты, а подарки были царские и стоили баснословно дорого. Один лишь бриллиантовый перстень встал в двадцать пять тысяч, да драгоценная табакерка тянула тысяч на восемь, да семь тысяч стоили драгоценные часы. Турки расщедрились, и в своём поезде Безбородко вёз в Петербург великолепного скакуна в богатом уборе, расшитую шелками палатку-шатёр, салоникский шерстяной ковёр и почти тридцать пять пудов кофе, множество индийского и менского бальзама, без счета табаку, мыла, губок и кальянов да ещё двадцать четыре куска замечательных шёлковых тканей и кашемировые шали.
Складывал в уме Безбородко и доходы со своих соляных варниц в Крыму, уступленных ему Потёмкиным, и от обилия винокурен, и от тысяч квадратных вёрст имений, дававших баснословную прибыль. Примерно на сто пятьдесят тысяч в год мог рассчитывать бывший бедняк, не имевший приличных чулок.
Эти мысли о деньгах, о богатстве грели Александра Андреевича всю дорогу, и даже его бешеные траты на своих любовниц, на девок и гарем не делали бреши в доходах вице-канцлера.
Хоть и снаряжался Безбородко усиленно для поездки в Яссы, но сразу же стал жаловаться, что денег не хватает, и ему дополнительно высылали громадные суммы, в которых он никому не давал отчёта.
Правда, в последние дни у Безбородко появились заботы именно на этом фронте. Наследник Потёмкина обвинил Александра Андреевича в том, что он, подбирая подряды на поставки в армию, взял себе подряд на поставку вина для солдат. Никто и никогда того вина не видел, утверждал наследник Потёмкина.
Безбородко отговаривался тем, что он всегда делал умную и честную коммерцию, но след на его имени остался, хоть и не дошло дело до суда.
Но все эти мелочные заботы не омрачали радужного настроя Безбородко.
Захватив с собой в Петербург своего родственника Милорадовича, он и вовсе думал укрепить свою и без того крепкую карьеру. Он уже представлял Екатерине этого своего родственника, и она милостиво обошлась с ним. «Возможно, на этот раз она будет ещё милостивее и возьмёт моего человека себе в секретари, а потом, может, и в фавориты», — размышлял Безбородко. И тут, казалось, светит ему звезда и, вероятно, достанется удача. А что императрица, как и прежде, благоволит к нему, доказывалось её просьбой как можно быстрее возвращаться в Петербург, чтобы начать переговоры с польскими уполномоченными. Александр Андреевич сразу же начал придумывать ходы и выходы, как быть с этими уполномоченными, чтобы и русские интересы соблюсти, и польских панов, которые всё время подносили ему подарки, не обидеть. Придётся виться ужом, ну да ему не привыкать...
Тёмная тучка находила на радужное настроение Безбородко только тогда, когда он вспоминал о Зубове. Он находил его вовсе не опасным, определял как мальчика, умом недальнего, поведения приличного, но в письмах друзьям и родным притворялся, что ему нет дела до этого мальчика, что ему просто всё равно. А в душе он знал, как может вредить ему такой мальчик. Он всё ещё не забывал ссор с прежним фаворитом Мамоновым и соображал, как ему вести себя с новым государственным человеком.
Очень удивлялся Безбородко, когда Зубов вмешивался в переговоры с турками. Иногда письма ему диктовала Екатерина, иногда он передавал её указания в своих письмах, и всегда за его словами скрывались гонор и спесивость. И горько было Безбородко, что какой-то мальчишка, выходец из караула, всего-навсего поручик, не имеющий ни заслуг перед отечеством, ни сколько-нибудь старательной службы, указывает ему, прошедшему все тонкости дипломатической работы, как поступать. Но делать было нечего, диктовала Екатерина, и она же нахваливала Безбородко этого мальчишку. Вице-канцлер усмехался в душе: ей шестьдесят три, ему двадцать три — сорок лет разницы! Но он никогда не позволил себе ни в одном из писем, ни в речах, ни в репликах осудить любовные игры Екатерины. Он и сам был грешен, брал себе в наложницы всё более молоденьких девушек, почти девочек, менял их, выкидывал, если не нравились. Так что не ему было осуждать страсть стареющей женщины к молоденькому офицерику.
Но всерьёз Зубова он не принимал. И сильно ошибся...
Уезжая в Яссы, Безбородко оставил некоторые дела Трощинскому, а остальные Екатерина приказала отдать Зубову. И теперь Безбородко грызли сомнения, как всё повернётся. В том, что его отметят и наговорят много благодарственных слов, он не сомневался, но интриги двора, новые веяния и новые советники императрицы могут сильно повредить ему. Но он отмахивался от этих мыслей и ставил себе в пример князя Потёмкина: восемнадцать лет был тот преданным другом и соратником Екатерины, хоть уже и не входил в её спальню. И в своём случае Безбородко надеялся на ум и трезвый взгляд императрицы на людей.
И тоже сильно ошибался...
Не снимая зимней шубы, приказав своему поезду ехать к дому, Безбородко пересел в лёгкую карету и помчался во дворец. Конечно, он не думал, что его приём будет похож на приёмы Потёмкина, что ему поставят триумфальную арку, но что примут его всё-таки торжественно и тепло — в этом он не сомневался.
Однако во дворце всё было тихо, никто не встретил Александра Андреевича на крыльце, только лакеи подскочили, чтобы снять с него шубу.
В приёмной у императрицы никого не было, кроме старой немки-кормилицы Екатерины, которая вязала бесконечную шаль парой старых стёртых спиц.
Она моргнула, старательно прищуриваясь и всё равно ничего не видя, и опять склонилась над своим бесконечным вязаньем.
Из-за высоченной дубовой резной двери кабинета императрицы неслышно выскользнул камердинер Зотов, прижимая спиной створку двери, и, увидев Безбородко, сразу подскочил к нему.
— Спрашивали, уж который раз спрашивали, — ласково, любезно и несколько суетливо раскланялся он с Александром Андреевичем и пригласил его к запертой двери кабинета. — Момент.
Зотов исчез за дверью, тотчас вернулся и широко распахнул перед Безбородко створки дверей.
Александр Андреевич вынул из внутреннего кармана камзола свиток с договором и вытянул руки, бережно и трепетно неся большой свиток, запечатанный крупными сургучными печатями на шпагатах.
Екатерина увидела своего вице-канцлера, схватила палку, что стояла возле стола, опираясь на неё, тяжело поднялась со стула и побрела навстречу старому служаке.
— Александр Андреич, заждалась уж я, — выговорила она, подошла к Безбородко и троекратно поцеловала его в щеки. — Что-то долго не ехал...
