Со складом ума Рихтера и его позицией связано и то обстоятельство, что литературы «Группы 47» никогда не было и нет. В многочисленных недоразумениях виновато простое слово «группа». Его использование создает представление о существовании литературного направления, школы или течения. Об этом никогда не могло быть и речи. Лучше было бы выбрать обозначение «Форум 47», «Студия 47» или «Арена 47». Эта группа была явлением не литературы, а явлением — и в высшей степени важным — литературной жизни Западной Германии после Второй мировой войны. Она была не более и не менее как своего рода резервуаром, центром немецкой литературы, работавшим три дня в году. Она была настоятельно необходимой репетиционной сценой и ежегодной демонстрацией мод.
Ритуал заседаний выглядел необычно: не разрешалось даже бросить взгляд на обсуждавшуюся рукопись, следовало говорить о литературном произведении, которое воспринималось только на слух. Я находил это сомнительным и рискованным, но скоро понял, что ритуал был допустим и даже необходим, чтобы сделать вообще возможными такие встречи писателей.
Слушатели очень внимательно следили за читавшимся текстом, все равно, казался ли он хорошим или плохим. Многие из них делали заметки. И я делал то, что считал само собой разумевшимся, — записывал ключевые слова и отдельные формулировки, а вскоре решился попросить слова. Рихтер позволил мне говорить, и то, что я мог сказать, было, как мне показалось, воспринято с интересом и благосклонностью.
Следующая встреча «Группы 47» состоялась в октябре 1959 года, но на этот раз не в скромной гостинице, а в замке в горах Карвендель. Точно в срок я получил от Рихтера приглашение, столь вожделенное в литературном мире. Содержание его письма ошеломило меня: я должен был, писал Рихтер, приехать в любом случае, он не может обойтись без меня как критика, ибо я внес в дискуссию новый тон, а в этом тоне группа безусловно нуждается.
Это письмо оказало на меня сильное впечатление, почти осчастливило. Потому ли, что Рихтер старался мне польстить? Не только. Еще в Польше, незадолго до отъезда, я читал кое-что, написанное лауреатами премии «Группы 47» — Ингеборг Бахман и Ильзе Айхингер, Генрихом Бёллем и Мартином Вальзером. Я знал имена многих авторов, присутствовавших в Гроссхольцлёйте, — Ханса Магнуса Энценсбергера или Вольфганга Хильдесхаймера, не говоря уже о Гюнтере Грассе.
В этой группе немецких писателей я чувствовал себя в общем и целом вполне хорошо, уж, во всяком случае, не чужаком. А теперь я узнал от Рихтера, что «Группа 47» приняла меня. Так я понял его письмо. Обосновавшись в Германии немногим более года назад, я был, как и прежде, одинок, но все же знал, где я ко двору. Я думал, что нашел своего рода убежище. Скажу сразу, что я не понимал ситуацию, в которой находился. Многие годы спустя мне пришлось убедиться в том, что желаемое я принял за действительное.
В своих воспоминаниях, опубликованных в 1974 году, Рихтер, похоже, счел необходимым отметить, что во время заседания в 1958 году я, хотя и участвовал в нем впервые, сразу стал делать заметки. Он прокомментировал это неодобрительным замечанием: «Вот как быстро идет акклиматизация». Несомненно, ему не понравилось, что я держался не как остальные иностранные гости «Группы 47». Как правило, они ограничивались ролью безмолвных наблюдателей.
Но в то же время тогда, в 1958 году, Рихтер порекомендовал меня еженедельной газете «Ди Культур» в качестве автора отчета о заседании в Гроссхольцлёйте, конечно, прежде всего потому, что он не без основания ожидал от меня благоприятной информации о «Группе 47» — группе, которая еще вызывала большие дискуссии среди общественности. В своей статье я назвал Рихтера, понятно в шутку, диктатором и сразу же добавил: хотя мы против всякой диктатуры, с такой охотно примиримся.
Это высказывание он не мог забыть. И 28 лет спустя Рихтер говорил о нем в своей книге «В общежитии бабочек». Он обиделся на меня за слово, употребленное в моем репортаже в «Культур», которое, судя по всему, задело или рассердило его. Но это не было слово «диктатура». Какое же? Он был недоволен тем, что я позволил себе употребить слово «мы»: «Райх-Раницкий писал “мы”, он, таким образом, уже считал себя частью группы, хотя я ничего не сказал на этот счет».
Только прочитав эти слова в 1986 году, я понял, как велико было тогда заблуждение, жертвой которого я оказался. Я был убежден, что Рихтер и члены «Группы 47» видели во мне критика, который сформировался под воздействием немецкой литературы и областью работы которого только она и была. Не знаю, подобало ли мне быть членом «Группы 47». Во всяком случае, я не мог претендовать на это, полагая лишь, что мне по праву принадлежит место, пусть самое скромное, в литературной жизни послевоенной Германии.
Пристыженный, я хочу признать мучительную истину: я действительно думал, что мое место «само собой» в «Группе 47». На это и было нацелено слово «мы», которое я легкомысленно употребил и которое, очевидно, не подходило ко мне. «Я пригласил его и приглашал вновь и вновь, — вспоминал Ханс Вернер Рихтер, — но он почему-то оставался посторонним, человеком, который хотя и был с нами, но все же не до конца. Не могу объяснить, почему так было или почему я так ощущал эту ситуацию».
Действительно ли он не мог? Или не хотел? Рихтер упоминает в своей книге «В общежитии бабочек», что я пережил холокост, но ни разу не говорит о том, что я еврей. В этой книге есть еще три статьи о евреях, участвовавших в деятельности «Группы 47», — о Петере Вайсе, Вольфганге Хильдесхаймере и Хансе Майере. Но и здесь напрасно придется искать слово «еврей» или какое-либо выражение, намекающее на еврейское происхождение этих авторов. А ведь их личность и литературное творчество в очень высокой, нет, в высшей степени определялись принадлежностью к еврейскому меньшинству и изгнанием из Германии.
Я как нельзя более далек от того, чтобы хоть в малой мере заподозрить Рихтера в подверженности антисемитским предрассудкам. Но он считал правильным и необходимым последовательно обходить вопрос о еврейском происхождении тех, чьи портреты создавал. Его отношение к евреям оставалось пристрастным и натянутым и через сорок лет после окончания Второй мировой войны. Полагаю, что и это обстоятельство делает его фигурой, типичной для своего времени.
В 60-е годы значение «Группы 47» все возрастало, а ее роль в общественной жизни становилась все более заметной. Это имело две связанные друг с другом причины — с одной стороны, успех многих писателей, которых идентифицировали с группой, с другой — тот очевидный факт, что группа, слывшая левой, непрерывно подвергалась нападкам и оскорблениям, чаще всего со стороны ХДС.
