Хотя возник и еще один объективный барьер, беспокоивший Центр. Джон Кернкросс потратил столько сил, чтобы пробиться поближе к английскому истеблишменту. Казалось невероятным, что он, пусть и человек идеи, пойдет на риск, забудет о карьере, поставит на кон абсолютно всё, каторжным трудом добытое.
Колебания сомневающихся в Кернкроссе были оправданы. Не обижая недоверием Бланта и троих его друзей, Центр одновременно обратился к другим источникам в левой студенческой среде. В них в ту пору недостатка не испытывали. И один из считавшихся наиболее проверенных, кому доверяли безгранично, помог окончательно отбросить возникшие было возражения. Взял на себя трудную миссию поговорить с Кернкроссом о работе на Советы. Вскоре подтвердил: Кернкросс из тех, за кого он лично может ручаться.
Имя человека, завербовавшего Джона, пока называть рановато. Коммунист ортодоксально-суровых взглядов, близкий к руководству компартии Великобритании, во время войны он некоторым, пусть и не столь блистательным образом повторил путь, пройденный Кимом Филби. Взглядов своих не скрывал, но проник в военную английскую разведку. Прожил довольно долгую жизнь, оставаясь преданным с юности впитанным идеалам. В различных исследованиях вербовке Кернкросса дается совершенно разная трактовка. Я же остановлюсь на этой, по разным причинам видящейся мне абсолютно правдоподобной, версии.
Джона Кернкросса приняли на государственную службу. Его связи на первых порах были весьма скудны, однако трудолюбие и способности могли превратить «Мольера» из Форин Оффиса в бесценного агента.
За Джона взялся опытный резидент советской разведки Арнольд Дейч. Вот уж кто знал, как не загружать новичка непосильными — пока — поручениями. Он не отчитывал Джона, а наоборот, одобрял даже не до конца проделанную им работу. Не имевший никакой специальной разведывательной подготовки Кернкросс пытался с помощью Дейча освоить на ходу некоторые приемы конспирации.
Не закрывая деликатную тему обучения, признаем, что исправного агента, умевшего уходить от наружки и считывать оставленные условные знаки, из Кернкросса не получилось. «Мольер» вечно и до конца своего служения разведке путал даты и время встреч. Мог явиться, да еще и припозднившись, совсем не в то место, что было несколько раз подробно оговорено.
После Дейча Кернкросс не со всеми кураторами находил общий язык. Ему претили невежливость, излишнее давление, не выносил он командного безапелляционного тона. Джон был силен совсем не вымуштрованностью. Пришлось мириться с некоторыми особенностями его поведения. Да и здоровье у Джона было слабовато. С детства плохо видел. Настоящие проблемы со зрением, а затем и со слухом у него начались в 1943 году. Эти его физические недостатки замечали английские коллеги по службе и советские связники. Встречаясь с ними на улице, он всегда пытался идти с определенной стороны от работника резидентуры. Впоследствии разведка даже выделяла ему деньги на лечение. Помогало слабо. С возрастом он оглох на одно ухо.
Даже более-менее сносного водителя из Кернкросса не вышло. Однажды он с советским связником Питером чуть не засыпался на ерунде. Приехав на встречу с несколькими секретными документами, Джон забыл убрать ручку подсоса, и его машина заглохла на оживленном перекрестке. Все попытки завести мотор заканчивались неудачей. Предупредительный лондонский бобби, долго наблюдавший за страданиями водителя и волнениями сидевшего рядом с ним спутника, пришел на выручку. Уселся на шоферское место, снял ручку с подсоса и через минуту отогнал авто к обочине. Потом вежливо объяснил Кернкроссу его элементарную ошибку. Если бы полисмену пришло в голову проверить документы водителя и его спутника, он наверняка бы заинтересовался: почему оказались вместе английский госслужащий и дипломат советского посольства? Ну а догадайся вежливый полисмен глянуть на прихваченные Кернкроссом бумаги, разведывательная карьера «Карела», да и его связника, оборвалась бы прямо на злосчастном перекрестке.
Каждая неумелая парковка Кернкросса привлекала внимание полиции. От встреч в специально приобретенной для ценного агента машине пришлось отказаться. Резиденты стали прибегать к специфическим — и рискованным — способам связи. Облюбовали лондонские окраины, поздними вечерами пустынные. А Джон, в очередной раз что-то напутав, приходил туда не всегда. Однако все эти обоюдные мучения стоили тех данных, которые он добывал.
К тому же Кернкросс дисциплинированно подчинился указанию советских друзей: всё внимание сосредоточивал именно на тех материалах, которые требовались сейчас, сегодня. К разочарованию соратников, отошел от коммунистической партии. Не поддерживал отношений и с бывшими знакомцами по левым митингам и прочим сходкам.
От него, поддерживавшего нормальные отношения с женским полом, можно было не ожидать каких-то эксцентричных выходок, типа тех, что позволял себе Берджесс или иногда выкидывал истощенный постоянным нервным напряжением Маклин. Он мало пил — тоже редкость, и, что высоко ценится, совсем не болтал. Его надежность потрясала, перечеркивала все недостатки, которых набиралось немало.
В отделах США и Центральной Европы на безропотно-трудолюбивого новичка навалили столько работы!.. В 1937 году особенно много материалов поступало в Германию и из Германии. Они тщательно обрабатывались «Мольером» — Кернкроссом. И в Москве на него не могли нарадоваться.
Но в конце 1938 года «Мольера» перевели в Министерство финансов. Он слишком отличался своим трудолюбием и ярким талантом от людей из высшего круга, засевших в Форин Оффисе. Даже его единомышленник Маклин из МИДа считал Кернкросса малообщительным, не слишком приятным, никогда не улыбающимся сотрудником. Одевался Кернкросс кое-как. Вероятно, финансы были тут ни при чем. Возможно, демонстрировал презрение к устоям, для себя не приемлемым. Он и тут, как и в Кембридже, не стал и не захотел стать «своим».
И был жестоко наказан «чужим» большинством. Формальным поводом для его перевода в менее престижное Министерство финансов послужил недостаток образования: чего-то не закончил, где-то недоучился, недополучил лишнюю бумажку. Как бы то ни было, «Мольер» попал в другие условия и обстановку. Оперативные возможности, и разведка это вскоре почувствовала, явно сузились.
Надо ли было заниматься перевоспитанием ценного агента? Нотации, нравоучения могли его обидеть или, еще страшнее, оттолкнуть. Кернкросса принимали таким, какой он есть. Ведь логично предположить, что в советскую разведку Джона помимо прочего привела как раз та ненависть к твердым консервативным устоям, которые он не принимал с молодых лет, против которых боролся, рискуя не только положением в обществе — жизнью.
