Во время обеда шел пустой и натянутый разговор. Я видела, что Государь обратил на меня внимание, и, понимая, как ему неприятно мое молчание, решила вставить слово среди прочих глупостей, говорившихся за столом. Я долго подыскивала слово, и, когда наконец нашла его, из моего горла раздался такой хриплый звук, что я сама испугалась и быстренько замолчала. Не помню, чем кончился этот злосчастный обед. Как только я освободилась, немедленно побежала к Антуанетте Блудовой. Она первая приняла к сердцу мой поток возмущения и горя. Было ощущение, что и меня, и всю Россию обесчестили. Со слезами, с неистовством бури, которая, медленно собирая тяжелые тучи, наконец разражается и содрогает всю природу, я изливала ей свою душу. Еще бы немного, и я бы затопала ногами и закричала, как возбужденный ребенок: «Я не хочу, не хочу!»
Да, я не хотела, но то, чему я так противилась всеми силами души, стало свершившимся непреложным фактом!
Добрейшая Антуанетта имела столько такта, что не прервала моей безумной вспышки. Она не журила меня, а поняла и пожалела. Ее спокойствие привело меня в чувство, мне стало стыдно за свою вспыльчивость, я почувствовала себя виноватой перед Богом. «Бог определил нас не на гнев».
Я описываю события, ничего не убавляя, и если я касаюсь столь интимных переживаний, то единственно для того, чтобы показать, до чего мы все дошли в ту пору.
Первый публичный выход княгини Юрьевской 21 декабря дал нам понять, что это пробный шар и скоро все маски будут сброшены.
Так оно и случилось. Под Рождество княгиня показалась вновь, только процессия шла в ином порядке. Государь вошел в церковь, держа под руку Великую княгиню Цесаревну, за ними следовали остальные члены семьи.
Княгиня Юрьевская появилась лишь к началу молебна и уселась у входа в церковь. Почему она сидела? Никто так и не понял. Она была молода (тридцать три года), крепка физически и весьма здорова.
Позже состоялся обед в так называемых морганатических комнатах. Я не удержалась и в душе рассмеялась при виде того, как Великие князья устремились к настоящим княгиням, предлагая им руку, хотя обыкновенно они пренебрегали своим долгом вежливости.
Юрьевская шагала позади всех рядом с принцессой Терезой Лейхтенбергской, которой Государь поручил ее.
В тот день во дворце собралось великое множество августейших особ, и мы, простые смертные, без труда могли найти себе место за другими столами, чтобы наслаждаться свободой действий подальше от фаворитки.
Кстати, должна сказать, она вставала очень поздно и редко принимала участие в обедах, подававшихся после воскресной службы. Я могу вспомнить не более трех случаев, когда она почтила нас своим присутствием. Случай, о котором я пишу, был второй; в свое время я расскажу о третьем.
Я чрезвычайно опасалась рождественского вечера. В прежние времена после всенощной мы обыкновенно шли поздравлять Их Величеств. Теперь у нас остался один Государь, и тем более нельзя было не появиться у него.
Я была заранее огорчена, что придется оказать какие-то знаки вежливости княгине Юрьевской, и с ужасом спрашивала себя: неужели этот новый пассажир, появившийся на нашем корабле, призван погубить все наши воспоминания?!
К счастью, молитва переменила мое душевное состояние, и я смогла без особых усилий сказать несколько банальных фраз княгине Юрьевской.
На следующий день, предвидя, что Государь, как и каждый год, явится с визитом, я поспешно уехала из дворца рано утром. Моя сестра была больна. Этой причиной я и решила объяснить свое исчезновение.
Государь действительно зашел ко мне утром и был настолько удивлен моим отсутствием, что зашел еще раз и спросил у моих горничных, в самом ли деле меня нет дома. Я больше всего в то время боялась остаться наедине с Государем. Установившаяся между нами с юности короткая дружба еще более усугубляла положение. Без свидетелей мы не смогли бы ограничиться одними общими разговорами. Главный предмет был бы непременно затронут, и, кто знает, если лед был бы растоплен, какие бы это имело последствия? Впрочем, я боялась саму себя: не имея в ту пору в душе ни капли снисхождения к Государю, я могла бы наговорить ему кучу неприятных вещей. Конечно, чтобы добиться сближения. Государь в тот момент все бы простил, но потом?.. Думаю, я поступила разумно, избежав свидания, последствия которого втянули бы меня в атмосферу, которой я не желала дышать.
Встретив на следующий день Государя, я поблагодарила его за визит и извинилась за свое отсутствие, объяснив его тревогой за сестру. Не знаю, поверил он мне или нет, но я себя в глубине души поздравила с тем, что избежала неверного шага.
В тот день Государь нанес свой обычный новогодний визит и Антуанетте Блудовой. Впоследствии она пересказала мне их разговор. Речь шла о покойной Государыне, и Государь даже рассказал Антуанетте со слов камер-фрейлины Государыни госпожи Винклер виденный ею в ночь на 1 января сон.
— Я был счастлив, — добавил он, — что Винклер видела Мари довольной и радостной.
Винклер рассказала свой сон и мне.
— Вы знаете, — начала она, — что дамы из свиты Государыни имели разрешение являться с новогодними поздравлениями в спальню к их Величествам. Я вижу себя во сне в этой спальне, в моих руках совершенно голый младенец, и в светлых волосиках у него два голубых банта. Вижу перед собой Государыню, сияющую здоровьем и счастьем.
— Взгляните, сударыня, какой прелестный мальчик, — показываю я ей младенца.
Но она едва взглянула на него и тут же вырвала у меня из рук.
— О, я возьму его с собой, возьму его с собой! — вскричала она, прижимая младенца к груди.
В ту минуту, когда она собиралась уйти, я бросила последний взгляд на ребенка и с удивлением отметила, что лицо его поразительно напоминало детские портреты Государя.
— Последнюю подробность, — закончила Винклер, — я, разумеется, опустила, не желая, чтобы у Государя осталось неприятное впечатление.
В дополнение к рассказу Винклер приведу еще один случай, поистине пророческий, происшедший в то же время.
Александра Андреевна Толстая. 1880-е гг.
«Эта женщина сумела сохранить на этой высоте все лучшие духовные стороны человека: выдающийся ум, разностороннее образование и солидную эрудицию, — все это у нее соединялось с неизменной приветливостью, бесконечною добротою сердца и чуткой отзывчивостью на все скорби родины». (Иван Захарьин).
В конце февраля в одно из воскресений после церковной службы и обеда, который всегда подавали в залах, прозванных принцем Александром Гессенским морганатическими, мы заметили в одном из залов огромную неуклюжую птицу с распростертыми крыльями, придававшими ей колоссальный и даже устрашающий вид. Мы уже слышали о финском орле (так называют у нас эту птицу) от графа Бориса Перовского, которому как-то Государь жаловался, что видит ежедневно у себя за окном громадную птицу, раздирающую несчастных голубей.
