— Это же Черноляс! Живой и невредимый!
— Дунай! — произнес он мой пароль.
— Измаил! — ответил я. — Откуда ты взялся?
— А ты откуда? — вопросом на вопрос ответил он.
— Давай за мной! — И я развернул своего рысака. Свернули в лес. Скакали и молчали. О чем мы тогда думали? Встреча была просто невероятной. Это был — Ваня, мой боевой товарищ, мой сердечный друг. В первый день войны он, стоя на посту, охранял наш штаб. Осколком снаряда, ударившего в степу здания, его ранило, и я в этот день был тоже ранен. Мы оба тогда угодили в медсанбат…
И вот лошади перешли на шаг. Дорога вела к моему шалашу.
— Невероятно! — сказал я.
— И во сне не приснится, — ответил он.
— Когда же мы последний раз виделись? В июле сорок первого, в хозяйстве Грачева, в Кировограде во дворе штаба, около конюшни? Тогда наших ребят в Москву отбирали, в армию Масленникова.
— Помню, как же!
— Да-а, — протянул я. — Много воды с тех пор утекло… Так ты что, немецкий выучил?
— Нет. Знаю только: «Хенде хох!» (Руки вверх!)
— И все?
— И все!
— А если немцы?
— Я их сразу убиваю. Я же стреляю с двух рук одновременно.
— Да, расстались мы с тобой в июле сорок первого в Кировограде… Я был оттуда откомандирован в охрану штаба Юго-Западного фронта… С трудом вышел из окружения на Полтавщине, близ местечка Лохвицы. А потом тысячи перипетий: лагеря… побеги… связь с подпольем… Вот и сейчас связан с группой партизан из латышей… А ты? Где ты был?
— Из Кировограда наша рота, — сказал Черноляс, — попала на Кавказ. Находился в охране штаба армии из резерва Главного командования, был и при штабе Южного фронта. Затем кончил школу НКВД, был направлен в Западную Украину старшим уполномоченным по борьбе с бандеровцами и оуновцами. А сейчас вот забросили в Курляндский котел со спецгруппой особого назначения. Юру Узлова помнишь?
— Как же! При штабе полка служил.
— Вместе со мной кончил школу НКВД и уже офицером ушел в академию. Сейчас учится в Москве.
— Здорово!
— А Самойленко помнишь?
— Ваню Самойленко? Нашего политрука? Последний раз видел его тоже в Кировограде, он командовал тогда копной разведкой.
— В мае сорок второго он вышел из тройного кольца под Харьковом, спас знамя полка, приняв его из рук выбывшего из строя товарища, был ранен. Затем под Сталинградом был инструктором в школе снайперов.
— Я его очень хорошо помню. Толковый и строгий командир. Настоящий политработник. Его все у нас уважали.
— Когда наша десантная группа готовилась лететь в Прибалтику, он сказал мне: «Поищи Николая Соколова. Он зацепился за обоз второй штабной роты капитана Бёрша в танковой дивизии СС „Великая Германия“». А я спросил: «Откуда ты знаешь?» А он говорит: «Ведь сообщали из Румынии: „Шахматист“. А кто у нас играл в шахматы с командиром полка Грачевым? Только Соколов!..» Вот я тебя и стал искать по всем немецким обозам, там возчики — больше украинцы. Но никак не думал, что ты в офицерской форме.
— Так удобнее. Но сейчас обстановка обострилась. Фронт подошел. Полевая жандармерия шныряет по всем дорогам.
— Я уже нескольких жандармов ликвидировал, — сказал Черноляс.
— Все бы хорошо, но документов у меня нет и форма трофейная…
В ту ночь до рассвета у лесного шалаша, покуривая махорку, разговаривал я со своим однополчанином Иваном Чернолясом. На заре, расставаясь, он назвал мне хутор, фамилию одного латыша, дал к нему пароль и сказал:
— Вполне надежный канал связи. Жди, скоро Центр даст через него поручение.
Но этим каналом связи, эвакуируясь из хутора Цеши, воспользовался Кринка. Я уже не смог. Изменилась обстановка…
Прощаясь, я передал Чернолясу оперативные сведения по району и сообщил все данные о группе Кринки. От него же я узнал, что их опергруппа дислоцируется в районе действия латышской партизанской бригады, которой командует Самсон. К себе мои товарищи взять меня не сочли возможным. Черноляс сказал:
— Мы делаем свое дело, ты — свое!
(Как я узнал после войны, Жан Кринка был убит латышскими националистами в 1947 году на своем хуторе Цеши. Это сообщила мне его дочь Зоя, и факт его гибели подтвердил Герой Советского Союза, бывший комиссар латышских партизан В. Самсон в своей книге «Курляндский котел», где он также пишет на с. 147 о том, что я в 1944 году командовал группой латышского подполья.)
А пока события развивались так…
Маленький домик на хуторе притаился во мраке осенней ночи. Я спешился и тихо стукнул в оконце заднего фасада, где была кухня. Через минуту за стеклом показалась смешная, заспанная рожица Пикколо. Он узнал меня сразу, открыл окно:
— Ой! Я каже довго вас не бачив!
— Быстро оденься и вылезай. Дело есть!
Вскоре, обутый в дедовы сапоги и одетый в дедов ватник, он стоял передо мной.
— Возьми мою лошадь и тихо отведи к Кринке. Расседлаешь, напоишь, поставишь в стоило. Седло укроешь соломой. Хозяев не буди.
— У-у-у! Часом! Всэ будэ зроблено як трэба! — Пикколо дрожал от волнения и радости, что мы встретились. Он любил меня, и я отвечал ему тем же. — А як же вы-то? — В его вопросе звучали ноты тревоги.
— А я сейчас прямо в лес, в шалаш. Только вот пойду переоденусь… К тебе заскочу завтра, тогда и поговорим. Иди, а то уже скоро начнет светать.
Пикколо кивнул, взял коня под уздцы и растаял в темноте. Мягкий стук подков о сырую землю, удаляясь, затих.
Я закурил, присел на минутку на пенек, а потом отправился прямо в баньку. Там за печкой ждала меня немецкая солдатская форма. Я переоделся. Через полчаса был уже возле своего шалаша и, к удивлению своему, увидел в нем красный огонек.
Ишь ты, уже пришел, беспокойный. Конечно, в шалаше сидел Жан Кринка.
— Давно ждете? — спросил я, заглядывая внутрь.
— Да часа два. Волновался за тебя. — Он вылез наружу.
— Пойдем к ручью, потолкуем, — предложил я.
— Ты, наверное, голоден? Тебе там узелок.
Над поляной клубится туман, кусты и деревья на опушке казались какими-то живыми существами. Я с наслаждением съел кусок холодного мяса, потом лепешку, выпил молока. Кринка молча ждал.
— По всем хуторам немцы, — начал он, когда я закурил. — Скоро и к нам нагрянут… Людей теперь больше не соберешь. Куда им с места двинуться: на руках внуки маленькие, женщины… Так что кочующий партизанский отряд сколотить здесь будет трудно, да и народ сам видишь какой, все больше старики да старухи. Активных бойцов у меня осталось не больше пяти…
