Монфорже:
- Мне кажется, не стоит спешить. Я передам ей ваши слова. Пусть немного успокоится.
- Что же мне делать? Уйти или остаться?
- Думаю, лучше уйти.
Монфорже со смущением взял коробок и положил в карман. Пробурчав несколько раз свое «да-да», он уныло побрел к выходу. Как только граф вышел, из боковой двери выскочила Гюльнар.
- Ну, как вам моя игра? - радостно заверещала она. -Господин граф думал при помощи подарка сделать меня своей любовницей. А мне нужен его титул! Он был очень расстроен?
- Очень! Потрясен до глубины души. Горькая чаша печали обожгла его горло.
Мы все рассмеялись. Жером сказал:
- Да уж, умница и красавица Гюльнар, здорово мы развлеклись. Должен сказать, что даже знаменитая Сара аплодировала бы вашей игре. Но замечу вам, в этом деле, которое вы называете «игрой», есть большое несоответствие. Вы, пассия такого добродетельного человека, а ведете себя, как женщина легкого поведения.
- А разве это не так? Вы намекаете на страдания Отто, если «операция» завершится успешно? Не утруждайте себя. Я не намерена провести всю свою жизнь с Отто или Монфорже. Если честно, граф не очень-то мне и нравится. Мне не по душе семейная жизнь, совместный быт. Все время вместе: вместе есть, вести подсчеты, делить все на два - это кошмар. Семья - это однообразие, тоска. Она уничтожает самые сладкие мечты, самые прекрасные чувства.
Жером, улыбаясь, смотрел на Гюльнар. Ее бестолковый монолог доставлял ему удовольствие.
- Вы рассуждаете как Наполеон. Он говорил: «Супруги днем портят друг другу настроение, а ночью портят друг другу воздух».
Хочется еще немного поговорить о привлекательности Гюльнар. Хотя я затрудняюсь выразить словами свое отношение к ней. Понимала ли я ее до конца? Все знают, как непросто выковыривать содержимое мозговых костей. То, что тебя интересует, находится под крепкой оболочкой: копаешь, копаешь, а не получается. Вот и я не могла докопаться до тех участков души Гюльнар, которые были упрятаны слишком глубоко. Видя ее способность добиваться желаемого, я вспоминала слова Ницше: «Жить для себя - это значит высвечивать свою суть и ввергать в пламя окружающих». Возможно, выделять Гюльнар среди миллионов подобных ей красивых авантюристок не совсем правильно. Но не отдавать должного ее упорству, целеустремленности и обаянию, невозможно. Однако, я повторяюсь. Скорее для себя, чем для читателя. Хочу понять причину: как удается маленькому человеку казаться большим?
- Меня озадачивает ваше стремление выйти замуж и, одновременно, нежелание быть замужем, - вновь обратился Жермо к Гюльнар. - Стоит ли из-за своего временного успеха причинять страдания двум мужчинам, Отто и Монфорже?
- Замужество еще не означает успех. Я хочу выйти замуж за очень богатого парижанина. Он должен обеспечить мне достойное имя и состояние. Разве я сказала, что разведусь вскоре после замужества? А вдруг граф помрет, не дожидаясь моей старости? Вы же заметили, что он страдает гипертонией.
- Вы опасная женщина! Такая бакинская красотка должна была оставаться заключенной в гареме. Нет, я сожалел бы об этом. Ладно, скажите, что за план зреет в вашей чудесной головке?
- Я решила не встречаться с ним до тех пор, пока не осознает серьезность моей обиды. Он так исстрадается, так изведется, что откроется, наконец, своей матушке-драконше!
На следующий день граф вновь умолял Жерома помирить его с Гюльнар. Но она вела себя холодно и напоминала бронзовую статую - ни за что! Гюльнар не ответила и на письмо графа. Четыре страницы были переполнены мольбами о прощении и покаянии. Но неожиданно вернулся Отто. И граф прекратил свои визиты. Правда, приезд Отто предполагался, за день до этого он дал телеграмму. А Гюльнар продолжала игру. Теперь она изображала любящую жену, занятую семьей уважаемую даму. А «хитрец», который набивался ей в любовники, уединился в своем доме на Сен-Жермен. Обуреваемый страстью и печалью, он остался с грозной матушкой. Жером сообщил графу о приезде Отто, и Монфорже исчез из виду ровно на месяц.
Отто выглядел неважно. Он похудел, стал более меланхоличен. Лицо его отображало всю душевную печаль. А мне он стал еще симпатичнее. Я видела, что Отто не только пылко любит Гюльнар, но и уважает ее. Он действительно желал ей добра и счастья. До сих пор Гюльнар не встречала такого благородного человека. Отто доказывал это на деле: во время последнего приезда в Париж он положил на счет в банке большую сумму для Гюльнар. Отто заботился о ее будущем, чувствуя приближение старости. Он понимал, что всякое может случиться в жизни, старался скрывать свое уныние. В моих глазах Отто вырос безмерно, став образцом добродетели и благородства.
Чем же я была занята тем временем? Да ничем особенным. По-прежнему продолжались холодные встречи с Гран-до и работа в доме мод на площади Вандом. Здесь меня больше не считали простофилей - ведь, как и у всех, у меня теперь есть друг.
- Наконец-то! Вот ты и поумнела, - воскликнула Мари, узнав эту радостную новость.
Сама она очень часто меняла любовников. Мужчины ей осточертели! В любовных делах Мари была мастером такого высокого класса, что ни один писатель-фантазер не смог бы сравниться с ней. Такие способности в более полезных делах принесли бы ей большие успехи
Хорошо владея словом, она так красочно описывала все тонкости секса! Желая рассердить «мадам», Мари часто заводила такие разговоры.
- Прекратите! - выходила из себя «мадам». - Мне омерзительны ваши разговоры. Я пожалуюсь на вас хозяину!
- Ах-ах, скажите пожалуйста! Не нравится - выйди проветрись. Раньше и сама ежедневно меняла мужчин, а теперь строит из себя непорочную.
- У меня было всего восемнадцать мужчин, - сдержанно отвечает «мадам». Как видно, она любила порядок не только в делах. Даже вела счет своим любовникам.
- Ладно, - спросила у нее Мари, - о чем же нам говорить? Об английском текстиле или садоводстве? Иногда, благодаря мужчинам, мы получаем удовольствие от текстиля и цветов, но это не тема для разговоров. Лучше ты, детка, расскажи, каков твой доктор в постели.
Не уподобляясь псевдо-целомудренной «мадам», я достаточно вольно рассказала о «достоинствах» Грандо, об однообразии наших встреч, о желании прекратить их, о своей холодности и суровости.
- С мужчинами надо быть ласковой, - увещевала «мадам». - Это главная обязанность каждой женщины.
Мари рассмеялась. И Люси стала смеяться. А я замолкла. «Мадам», подавив гнев, больше ничего не сказала. Вообще, если не считать болтовню Мари, приносящую некоторое веселье, разговоры здесь были однообразными.
Я уже привыкла
